История социально-экономической мысли в России в XX веке. Чаянов и Кондратьев. Часть вторая

История социально-экономической мысли в России в XX веке. Чаянов и Кондратьев. Часть вторая

ТЕОРИЯ ЧАЯНОВА И ПЕРЕСТРОЙКА

Теория Чаянова в 1990-е годы парадоксальным образом себя подтвердила и, если хотите, оправдалась. Вот мы говорим: почему не реализовался оптимистический сценарий свободного крестьянско-фермерского развития в России? Были и другие сценарии в начале 90-х. Говорили, что произойдёт полный коллапс, страна попадёт в хаос, будет голодать, потому что её совхозное и колхозное производство разрушено и ничего не создано. Но страна не голодала. Если мы посмотрим статистику 90-х годов, то увидим, что происходит громадный спад сельскохозяйственного производства, по многим показателям производства важнейших видов сельскохозяйственной продукции страна откатывается на показатели начала 60-х. Но голода нет, и, можно сказать, что питаться в 90-е люди не стали хуже, чем в 80-е.

В чём причина этого? Да, безусловно, импорт. Но обратите внимание: если вы посмотрите структуру сельскохозяйственного производства, окажется, что семейное хозяйство в карликовых формах личного подсобного хозяйства демонстрирует рост. В совхозах – спад производства, в колхозах – спад, фермеры в 90-е годы производят около двух процентов. А 60% – на шести сотках с лопатой, на 25 сотках в бывших колхозах. Для того чтобы выжить, горожане получают дачи в начале 90-х, крестьяне – полгектара или гектар. Именно семейный труд мобилизовал внутренние ресурсы страны. Мы недооцениваем значение этого мельчайшего семейного труда, который был вложен в 90-е годы для выживания и сельского, и городского населения в России. Сейчас такой труд сокращается. Те же самые подмосковные дачи засеиваются газонной травкой. А вспомните, в 90-е – сплошь и рядом везде картошка, картошка, картошка и, конечно, огурцы, помидоры и так далее. Это первое.

Второе. Чаяновская теория семейного труда, семейного хозяйства универсальна, она касается не только сельскохозяйственного производства. Чаянов подчёркивал, что часто и в труде ремесленника можно обнаружить те же самые мотивации баланса между трудом и потреблением, которые свойственны крестьянскому хозяйству. Эти семейно-трудовые ценности и основы этой кооперации, пусть не в масштабах общества, но в масштабе взаимодействия отдельных семей, были широко распространены именно в 90-е годы. Речь идет о так называемой неформальной экономике. То есть по статистике получалось, что российское население должно вымереть, потому что, например, в 1995 году невозможно было жить на официальную государственную зарплату учителя или офицера. Но если реальный доход, статистически фиксируемый, составлял 25%, то ещё 75% процентов составляла вторичная, третичная занятость. Например, человек работал где-то на селе путевым обходчиком, а еще у него был огород с картофелем, корова, существовал межсемейный бартер, и таким образом он оптимизировал свой семейный бюджет и боролся за своё существование. В то время в этой межсемейной кооперации и проявило себя это чаяновское развитие крестьянского хозяйства, пусть и в такой курьезной форме.

Это уже после дефолта 1998 года обнаружилось, что, по крайней мере, в зерновой отрасли сельским хозяйством заниматься выгодно, что здесь можно получить прибыль, и порой громадную. В 90-е годы как раз приватизировали капиталы прежде всего в сырьевых отраслях. Девать эти капиталы было некуда, и олигархические структуры от никеля, от нефти, от алюминия говорили: «Смотрите, земля по дешёвке валяется по России – её надо скупать. Закупим на наши деньги современную импортную технику – комбайны, трактора, возродим и расширим так называемое колхозное и совхозное производство». И мы видим (Чаянов тоже об этом писал, у него есть исследование по проблемам латифундий), как страна за первое десятилетие XXI века превращается в страну гигантских латифундий. Это эволюция страны по латиноамериканскому пути. Говорили, что всё мелкое невыгодно. Фермер, семейное хозяйство – ну куда им тягаться с громадным агрохолдингом, с его финансовой мощью и организационными структурами. Кажется, что это действительно так, но в реальности всё гораздо сложнее и гораздо трагичнее, потому что существуют свои оптимумы управления сельским хозяйством. И колхоз, и совхоз это уже испытывали. Очень трудно и на 5000 гектаров среднего колхоза – совхоза организовать эффективное управление. А у современных холдингов, где порой счёт идёт на сотни тысяч гектар земли, это тем более трудно.

Сейчас наши аналитические глянцевые журналы всё больше пишут об успехах крупного и крупнейшего агробизнеса, но они мало упоминают о его издержках: о чудовищной забюрократизированности, о проблемах воспроизводства в этих агрохолдингах печально знаменитого колхозного и совхозного воровства. Пишут о том, что создан такой холдинг, другой холдинг. Но в 2000-е годы мы уже имеем целое кладбище «динозавров» – многие из этих холдингов обанкротились. Об этом мало кто пишет.

Маслов, коллега Чаянова, анализируя такой бесконтрольный рост латифундистского производства колхозного типа, вспоминал ещё Плиния, который говорил: «Латифундии погубили Италию и, кажется, уже и провинции». То есть в целом рост латифундий приводит к истощению социальных ресурсов сельской местности, к бесправию сельских жителей, когда даже глава одного сельского района не имеет ресурсов власти и знания по сравнению с каким-нибудь мощным агрокоролём, агроолигархом из Москвы, который полностью может контролировать пол-области благодаря своим агрохолдингам. Здесь есть очень опасная проблема, о которой мы должны помнить с точки зрения тех самых социальных оптимумов, которыми занимался Александр Васильевич Чаянов.