Новые статьи

— писатель, друг и сотрудник Герцена; родился 24-го ноября 1813 года в С.-Петербурге. Отец его — Платон Богданович принадлежал к богатой дворянской фамилии. Он имел много поместий в нескольких губерниях и, между прочим с. Старое Акшино в Пензенской губ. Матери его — Елизавете Ивановне (урожденной Баскаковой) принадлежало значительное родовое село Белоомут в Рязанской губ. Семья Огаревых обыкновенно проживала зимой в Москве, а на лето переезжала в какое-нибудь из своих богатых имений. Николай Платонович потерял свою мать двухлетним ребенком. Детство свое он провел в мирной обстановке, чисто обломовского характера, на попечении двух бабушек, няни из крепостных и дядьки, выучившего его читать и писать. Бабушки и дядьки способствовали выработке в нем внешнего религиозного настроения, которое впоследствии легко исчезло под влиянием Байрона и философии 18 века, для того, чтобы с течением времени снова возродиться в обновленном виде. Чтение в деле развития Огарева имело большое значение, особенно производил впечатление на него Шиллер, впервые пробудивший в душе его идеальные стремления. Немец-гувернер — Карл Иванович Зоненберг, приставленный к будущему поэту, когда последнему исполнилось тринадцать лет, был слишком ничтожной личностью для того, чтобы иметь на кого-либо нравственное влияние, но он много способствовал физическому развитию своего воспитанника и, кроме того, сыграл громадную роль в судьбе Огарева, познакомив его с Герценом. С первого же момента этого знакомства между двумя различными (одной нежной, замкнутой в себе, с оттенком грусти, а другой — порывистой, горячей, энергичной), но одинаково настроенными натурами завязалась дружба, сохранившаяся у того и другого до гробовой доски. Около того же времени начинается более или менее серьезное, систематическое совместное образование обоих друзей. "Как святыню", до старости сохранил Огарев память о некоторых из своих наставников. Отчасти под влиянием их, а главным образом под влиянием чтения, юные друзья мечтали о высоком призвании, о служении правде, но окружающая действительность не была благоприятна для их порывов. И чем мрачнее, по их мнению, становилось кругом, тем острее и воинственнее делалось их настроение, а в душе укреплялось убеждение, что они — избранные натуры, способные обновить если не целый мир, то по крайней мере Россию. Настроение их приняло оппозиционный характер. Они считали себя преемниками декабристов. — Так развивались Огарев и Герцен до 1830 года, когда во Франции внезапно грянула политическая гроза, известная под именем июльской революции. Известие об этом событии сильно взволновало обоих юных мечтателей. Оно застало их в преддверии Московского университета, куда поступили они на математический факультет и где вскоре они сгруппировали вокруг себя целый кружок товарищей, сочувствовавших их направлению. Старейший из русских университетов просыпался тогда от своего временного усыпления; состав прежних профессоров стал пополняться свежими силами, а буйные студенты обращаться в увлекающихся идеалистов; начали появляться студенческие кружки, из которых, как известно, скоро вышли люди, имевшие немалое значение в истории нашего умственного и общественного развития. Самыми замечательными из кружков, без сомнения, были кружок Станкевича и кружок Герцена-Огарева. Последующие за 30-м годом события сильно поколебали веру идеалистов-друзей, но вытравить ее из сердца их эти события были не в силах. Убедившись в несостоятельности своего детского либерализма, они заменили его системой Сен-Симона. Не успел Огарев кончить университетского курса, как над ним и его друзьями стряслась вдруг неожиданная беда. Летом 1834 года несколько членов кружка были арестованы, а весной следующего года Огарева выслали на попечение отца в его родовое имение Старое Акшино. Поводом к аресту послужило знакомство члена кружка — Сатина с поэтом Соколовским, поплатившимся за одно свое стихотворение политического характера. С внешней стороны ссылка не была особенно тяжела для Огарева, но его мучило одиночество вследствие оторванности его от друзей, так как сойтись с местным обществом он не мог, хотя и не пренебрегал его удовольствиями и развлечениями. Умственный труд удовлетворял духовным потребностям поэта, но Огарев не мог отдаться ему всецело, вследствие отсутствия выдержки и непривычки к упорной систематической работе. Время у него не проходило праздно, но широкие планы обыкновенно не осуществлялись, а начатое не доводилось до конца. Одиночество и неудачи возбуждали в ссыльном недовольство и уныние. Тяжела была в это время и домашняя обстановка Огарева: на глазах его умирал медленной смертью разбитый параличом его старик-отец. В такие темные дни явилась к поэту любовь, но она осчастливила его только на самое короткое время. В 1837 году он обвенчался с племянницей пензенского губернатора А. А. Панчулидзева — Марьей Львовной Рославлевой. Сперва казалось, что супруги зажили счастливо, но уже вскоре между ними стали замечаться недоразумения, которые, не переходя в открытый разрыв, долго, как медленно действующий яд, подтачивали спокойствие Огарева. Летом 1838 года Огареву дозволено было отправиться на минеральные кавказские воды, где он познакомился с декабристами, отбывавшими наказание на Кавказе. Из них особенно сильное впечатление произвел на него А. И. Одоевский. Огарев быстро сблизился с ним и стал смотреть на него, как на своего учителя. Одоевский сделался его критиком, перед авторитетом которого Огарев беспрекословно склонялся, и его наставником в вопросах как философского, так и общественного характера; особенно Одоевский способствовал усилению в Огареве религиозно-политической экзальтации, зачатки которой у него были и раньше. В половине 1839 года Огареву разрешили вернуться в Москву, за ним прибыл туда же и Герцен. Впрочем, Герцен скоро уехал в Петербург, а около Огарева сгруппировался новый кружок, в котором на первом плане стали бывшие члены кружка Станкевича, имея во главе Белинского и Бакунина. Однако положение Огарева в этом кружке было очень тяжелым. Друзья его окончательно разошлись с любимой им женщиной, относившейся к ним со своей стороны враждебно, а он, еще не потерявший веры в нее, старался всеми силами примирить людей, которых примирить было невозможно. Разумеется, попытка сделать это не удалась, и измученный поэт в 1841 году вынужден был удалиться за границу, где в конце концов навсегда расстался со своей женой. Во главе созданного Огаревым кружка с 1842 г. стали Герцен и Грановский.

За границей, если не считать кратковременного приезда его в Россию в 1841 году, Огарев пробыл около пяти лет. Там он иногда старался заглушить тоску, терзавшую его душу, разгулом и рассеянным времяпрепровождением, но там же, под влиянием впечатлений западноевропейской жизни, новых философских течений и научных занятий, он изменил основные идеи своего прежнего мировоззрения, став на почву материализма, а в обсуждении общественных вопросов начал придерживаться более реальных взглядов, чем прежде. Такие перемены в мировоззрении Огарева повели к несогласию его с друзьями, с которыми приходилось иногда расходиться в очень существенных вопросах, а это, в свою очередь, вело к разладу с ними. Особенно тяжелым бременем лег на душу Огарева разлад его с Грановским. Возвратившись в 1846 году на родину, Огарев поселился в деревне. Там он занялся химией, сельским хозяйством и фабриками, но над всеми его предприятиями тяготел какой-то злой рок. Одна из фабрик его сгорела. Хозяйство расстраивалось. Даже освобождение крестьян в одном из доставшихся Огареву по наследству имений (село Белоомут), затеянное им еще в 1840 году, но не по вине его затянувшееся до 1846 года, не принесло, по-видимому, желанного результата, так как есть известие, что часть из вышедших на волю крепостных попала в сети кулаков. В одном только судьба за это время благосклонно отнеслась к поэту: в лице Натальи Алексеевны Тучковой, умной и образованной дочери соседнего помещика, он нашел близкого для себя человека. В 1855 году Огарев, после смерти своей первой жены, обвенчался с ней, а в следующем году удалился вместе с ней за границу, на этот раз навсегда. В самый блестящий период литературной деятельности знаменитого своего друга — Герцена, когда в России подготовлялась отмена крепостного права, Огарев принимал ближайшее участие в его известных заграничных изданиях, хотя позже он же, вместе с Бакуниным, более всего способствовал их падению и прекращению. В политических увлечениях своих в конце шестидесятых и в начале семидесятых годов Огарев значительно изменился, и, несмотря на мягкость и мечтательность натуры, порой не брезгал крутыми средствами для достижения намеченных целей.

Последние годы Огарева (особенно после смерти Герцена) были ужасны. Счастье ему изменило. По разным причинам друзья его оставили. Поэтический талант ослабел. Вера в прежние идеалы утратилась, а новых не являлось на смену. Нужда, постоянные физические недомогания и несчастная страсть к вину, от которой он не в силах был отделаться, делали его тяжелое положение еще более невыносимым. За несколько лет до смерти он сошелся с пожилой вдовой англичанкой, которая ухаживала за ним, как за ребенком, но которая, по своему неразвитию, не могла делить с ним умственных его интересов. Умер Огарев в 1877 году 31 мая в Гринвиче, недалеко от Лондона.

Из всего литературного наследия Огарева самым ценным считаются его лирические стихотворения, которым, главным образом, он обязан своей известностью. В печати Огарев появился в первый раз в "Телескопе" 1831 года с двумя переводными философскими трактатами. Первые стихотворные опыты Огарева, увидевшие свет только после смерти его в конце прошлого столетия, свидетельствуют о том, что поэт начал свою деятельность с увлечения теми направлениями романтизма, какие господствовали у нас в тридцатых годах. Недостатки этих опытов, вероятно, ясны были и для самого автора. По крайней мере, он решился выступить в печати в качестве стихотворца только в начале сороковых годов, хотя достоверно известно, что поэзия занимала Огарева еще в тридцатых. Впервые стихотворения Огарева появились в "Литературной газете" 1840 г. Затем он участвовал в "Отечественных Записках", "Современнике" и в "Русском Вестнике". Раньше всех из журналистов оценил Огарева Белинский. В пятидесятых годах, когда появились отдельные издания стихотворений Огарева, о последних с похвалой отозвались лучшие критики того времени: Чернышевский, А. Григорьев, Дружинин и Щербина. Большинство стихотворений Огарева пользуются широкой известностью среди литературно образованной публики, а некоторые из них вошли давно даже в школьные хрестоматии. Огарев принадлежит к той плеяде европейских поэтов, которая носит название поэтов мировой скорби. Скорбь его поэзии скорее философского, чем общественного характера. Огарев был одарен сердцем, чутким ко благу ближнего, жаждущим не одного личного счастья, но и счастья для других. Он и его друзья вошли в жизнь "с прекрасным упованьем", с "неробкой душой", "с желаньем истины, добра желанием, с любовью, с поэтической душой". Они, не щадя себя, готовы были вступить в борьбу за свои идеалы, но вокруг себя не встретили сочувствия. Мало того, они увидели, что все кругом печально и грустно, начиная с людей и кончая неодушевленной природой. Любовь не только, сплошь и рядом, не приносит счастья, когда для нее неблагоприятно сложатся обстоятельства, но сама по себе она непостоянна, проходит и забывается, как забывается все на свете. Дружба надежнее, но и она нередко грустно обрывается, хотя, впрочем, бывает иногда глубока и неизменна и часто служит единственной опорой в жизни. Поэт не проходит мимо мрачных сторон последней, он пытливо вглядывается в них и страдает, глядя на них, но он не анализирует своих впечатлений, не отдает отчета в том, кто виноват в несовершенстве человеческого существования, а если тень такого сознания у него и появляется, он не обладает достаточной энергией, чтобы сделаться борцом, защитником того, что для него дорого. Кроме того, воля поэта парализуется отсутствием в нем твердой веры в торжество правды и света. Изредка она у него появляется, но это — только минутные вспышки, которые быстро проходят, сменяясь горьким разочарованием.

Поэзия Огарева — плач нежного, способного глубоко любить, но слабого в других отношениях существа, искренно, но бессильно страдающего о том, что в мире слишком мало любви, справедливости и счастья. В ней не слышится мощных звуков, призывающих к борьбе; в ней не все узко личное, но нет почти ничего определенного в общественном смысле. Огаревская скорбь — не скорбь о несовершенстве человеческих отношений, а скорбь о несовершенствах мироздания, органических несовершенствах человека и о человеческом бессилии. — В описаниях природы Огарев большей частью субъективен: он наблюдает и рисует ее сквозь призму своего собственного настроения. Субъективен он также и в поэмах, из которых одни ("Зимний путь", "Юмор", "Ночь") представляют собой ряд отдельных стихотворений с лирическим оттенком, связанных в одно механически, а другие ("Хозяин", "Радаев") рисуют лишнего человека 40-х годов, родственного в некоторых отношениях самому автору. Впрочем, у Огарева есть несколько пьес, проникнутых бодростью и энергией. К числу их принадлежит стихотворение "Искандеру", написанное в 1858 году, когда в Англию, где проживал в то время поэт, пришла первая весть о начавшемся на Руси освобождении крестьян. Крестьянскому же вопросу Огарев посвятил целый ряд статей, напечатанных в "Колоколе" и "Полярной Звезде". В нашей литературе не раз указывалось на общественные заслуги герценовских изданий в пятидесятые годы, но при этом как-то замалчивалось, что в них близкое участие принимал Огарев. Увлекшись западноевропейским социализмом, он думал найти осуществление заветных идеалов в русской народной жизни, которая, по его мнению, в зачаточном виде заключала в себе много данных, благоприятных для развития в будущем идеально справедливых социальных и экономических отношений между людьми. Такие надежды заставили его ближе присмотреться к деревне, детально ее изучить не только по книгам, но и путем непосредственных наблюдений. Свои знания он обнаружил за границей в те годы, когда разрешался крестьянский вопрос в России, где далеко не все возможно было высказывать вследствие цензурных затруднений. Как и Герцен, он стоял за немедленное освобождение крестьян с землей и с сохранением общины. Кроме крепостничества, другой корень зла в современной ему жизни Огарев видел в чиновничестве, институт которого он рекомендовал заменить выборным началом. Огарев отстаивал также свободу печати, самоуправление в высших учебных заведениях и гласный суд при участии общественного элемента. Позднее публицистическая деятельность его приняла резко оппозиционный характер. С внешней стороны, статьи Огарева по общественным вопросам страдают вялым изложением и отсутствием воодушевления, необходимого для журнального деятеля.

В 1861 году в Лондоне издан был сборник так называемой "потаенной" русской литературы. Он начинался обширным введением, принадлежащим перу Огарева. Это — исторический очерк нашей литературы 19 века; главной задачей автора было проследить по ее произведениям развитие у нас общественности за указанный период. Пытался Огарев писать и философские трактаты, но обыкновенно не доводил их до конца. Сохранившиеся до нас отрывки их как в печати, так и в рукописях, обнаруживают в Огареве крайнего метафизика, не сходившего со скользкой почвы теоретического мышления даже в тот период своего развития, когда ему казалось, что он вступал на путь реализма. Написал также Огарев прозаическую повесть "Саша" и драматические сцены "Исповедь лишнего человека". Оба эти произведения не напечатаны. Первое из них — очень слабая вещь в литературном отношении. Второе — тоже слабо в целом, но в нем есть сильный монолог, ценный особенно потому, что этот монолог, без сомнения, исповедь самого поэта. В самые последние годы жизни Огарев, больной физически и нравственно, не оставлял, однако, привычки писать, но большая часть его стихотворений, относящихся к этому времени, не имеет ничего общего с поэзией. Тем не менее, они важны для его характеристики. Слабые по форме, эти стихотворения свидетельствуют о том, что Огарев, растеряв все дорогое для него в мире, и разочаровавшись во всем, не переставал верить в Россию, о которой не забывал никогда и о которой нежно и любовно вспоминал до конца своих дней.

Рукописи Н. П. Огарева, принадлежащие проф. Лозаннского университета А. А. Герцену. — Н. П. Огарев: "Стихотворения", 3 изд., М. 1856 г., 1859 г. и 1863 г.; "Стихотворения", Лондон, 1858 г.; "Юмор", Лондон, 1857 (с пред. И — ра); "За пять лет" (1854—1860), Лондон 1860, ч. II; "Студент" — стихотв., печатано отдельными листками в 1869 г.; "Финансовые споры", Лондон 1864; "Question d'orient en panorame". — Рифмованные строчки Н. Огарева. Женева 1869; "Essai sur la situation russe", Londres, 1863; "В память людям 14 дек. 1825 г.", Лондон 1870; "Надгробное слово" (в память А. Потебни), — Лондон 1870; "Общее дело" — журнал (приложение к "Колоколу"); издан. Огаревым (Старообрядцем) с 15 июня 1862 по 15 июня 1864 г.; вышло 29 №№. — Ряд статей, заметок и стихотворений в следующих журналах и изданиях: "Телескоп" 1831 г., ч. IV; 1832, ч. II; "Лит. Газета" 1840, № 63: "Отечеств. Записки" 1840—1845, 1853 гг.; "Современник" 1847 г., т. I и III; "Русский Вестник" 1856 г.; "Колокол" 1858—1863 гг.; "Будущность" 1870 г.; "Литературные Вечера", М. 1844; "Полярная Звезда" на 1856, 1857, 1858, 1859, 1861, 1862, 1869; "Лютня", Лейпциг 1869, ч. II; "Газета Гатцука" 1879, № 3 и 6; "Русск. Стар." 1886 т. 49; 1887, т. 56; 1888, т. 60; 1889, т. 61—62, т. 63; 1890, т. 65, т. 66; 1891, т. 08; 1892, т. 72; 1893 т. 80; "Полярная Звезда" 1881 г., № 3 и 5; "Русск. Мысль" 1888 г., кн. VII и Х; 1889, кн. IV, VI, Х, XII; 1902, кн. III; "Литературный Вестник" 1901; "Литературный Архив", изд. П. А. Картавовым. СПб. 1902 г. — сент.; "Помощь голодающим" (сборник, М. 1892). Биографические сведения об Огареве и оценка его литературной деятельности. Некрологи: "Газета А. Гатцука", 1877, № 28; "Русск. Обозр." 1877, № 23; "Сев Вестн." 1877, № 49; "С.-Петербургск. Вед." 1877, № 167; "Наш Век", 1877, № 105; "Неделя" 1877, № 25; "Общее Дело" 1877, № 8; "Община" 1877; "Русск. Арх." 1877, П. С. А. Венгеров (Словарь Брокгауза и Ефрона т. 21); Словарь Граната (т. VI), Клюшникова (1878, II), Березина (т. III); — "Отеч. Записки" 1842, т. 20, отд. V (статья Белинского); 1854, №№ 11 и 12; 1866, дек.; "Русск. Вестн." 1863, №№ 166, 169, 188, 189, 196, 248; "Голос" 1863, № 195; "Московск. Вед." 1865, № 183; "Бирж. Вед." 1868, № 119; "Библиот. для Чтения" 1857, т. 142; "Библиограф. Записки", 1859 и 1861 г.; "Домашн. Беседа" 1867, № 6; "Истина" — (журн. изд. в Йоханнесбурге 1867 г., "Русск. Старина 1880 г. (Записки И. В. Селиванова); 1885, № 3; 1889, № 1—7; 1892, № 3; 1896, № 12; 1898, № 3; 1899, № 9; "Современник" 1850, т. XIX, отд. VI; "Историч. Вестн." 1881; 1889; 1892; 1898; 1900; "Вестн. Евр." 1880, № 1—5; 1885, № 3; 1900, № 8, 11; 1901; "Новое Время" 1883, № 1; "Новости" 1902, № 148; "Русь" 1883, № 1; "Неделя" 1892, кн. 3 (ст. Огарев как поэт); 1899, № 46; "Русск. Арх." 1884, II; 1885, III; 1887, I; 1902, I; "Русская мысль" 1888, №№ 7, 9—11; 1889, №№ 1, 4, 10—12; 1890, №№ 3, 4, 8—10; 1891, №№ 6—8; 1892, №№ 7—8; 1897, 1900, кн. 7; 1902, кн. 5, 11, 12; "Север" 1892, № 33; Северн. Вестник" 1894, №№ 3, 8, 11; 1895, № 11; "Русск. Обозр." 1895, кн. 5, 6, 8, 10; 1898, кн. 1; "Русск. Богатство" 1902, кн. 2, 3, 4. "Наблюдатель" 1900, кн. 2. 3, 4; "Вестник Всемирн. Истории" 1900, кн. 6: "Русск. Слово" 1900, № 298; "Литерат. Вестн" 1902, кн. 5; "Мир Божий", 1903, кн. 5; А. И. Герцен: "Былое и Думы", Лонд. 1861. "Нынешнее состояние России и заграничн. русск. деятели", Берлин 1862; "Центральн. народн. польск. комитет в Варшаве и издат. "Колокол", Лонд. 1862; А. В. Дружинин: "Сочинения", т. VII; А. Григорьев: "Сочинения". т. I; В. В. Андреев: "Раскол и его течение в народе русск. истории", СПб. 1870 (гл. VII): Ф. В. Ливанов: "Раскольники и острожники СПб. 1871, т. III; Н. П. Барсуков "Жизнь и труды Погодина", т. VIII, XV; "Письмо К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену", Женева 1892; "Письма Бакунина к Герцену и Огареву" (с прим. М. Драгоманова), Женева 1896; А. И. Колюпанов: "Биография А. И. Кошелева", М. 1892, т. II; "Анненков и его друзья", СПб. 1892; Н. Чернышевский: "Эстетика и поэзия" СПб. 1893: "Почин" сборник, М. 1895; "Под знаменем науки" (сборник, М. 1902); Перцов: "Философские течения русской поэзии", СПб. 1900; Н. А. Белоголовый: "Воспоминания". М. 1897; В. Д. Смирнов: "Жизнь и деятельн. Герцена" СПб. 1897; "Т. Н. Грановский и его переписка", т. I и II; Н. А. Огарева-Тучкова: "Воспоминания (1848—1870), М. 1903; "Вестн. Европы" 1903, кн. 9.

С. Переселенков.

Большой биографический словарь (под ред. Половцева).

Огарев, Николай Платонович

— известный поэт (1813—1877); родом из богатой дворянской семьи Пензенской губернии. Получив превосходное домашнее воспитание, поступил вольнослушателем в московский университет. Важнейшим фактором юношеских лет О., а затем и всей его жизни, является теснейшая, восторженная дружба с дальним родственником его, Герценом, который говорил, что он и О. — "разрозненные тома одной поэмы" и что они "сделаны из одной массы", хотя и "в разных формах" и "с разной кристаллизацией". В 1831 г. О. должен был оставить университет, за участие в студенческой истории. Высланный к отцу в Пензу, он через 2 года вернулся в Москву, но в 1834 г. был привлечен, вместе с Герценом и Сатиным, к известной истории об университетских кандидатах, певших, на пирушке, антиправительственные песни и разбивших бюст государя. Ни О., ни Герцен участия в пирушке не принимали, и суровое наказание, постигшее действительных ее участников, их миновало; но захваченные при обыске у них бумаги показали, что они очень интересуются французскими социальными системами в особенно сен-симонизмом — и этого было достаточно, чтобы признать и их виновными. Герцен был сослан в Пермь, Сатин — в Симбирск, О. же, из внимания к его отцу, пораженному апоплексическим ударом — в Пензу. Здесь он с жаром отдался чтению по всем отраслям наук и приступил к целому ряду статей и исследований, не пошедших, однако, дальше предисловий и черновых набросков. Особенно много и относительно усидчиво работал он над своей "системой", составляющей главный предмет его обширной переписки с Герценом и другими друзьями, напечатанной в 90-х гг. в "Русской Мысли". Несколько раз менялись основы "системы"; в последнем своем фазисе Огаревское "мироведение" объясняло происхождение вселенной по закону тройственности — сущность, идея и осуществление идеи в жизни человечества. О. брался "показать в каждой отдельной эпохе, в каждом народе, в каждом моменте древности и христианства тот же закон тройственности", он набрасывал также планы общественного устройства, в котором эгоизм должен был гармонично сочетаться с самопожертвованием. Чтобы не огорчать близких, О. стал бывать довольно часто в пензенском "свете" и в этой неподходящей для него среде нашел себе жену в лице родственницы пензенского губернатора Панчулидзева, М. Л. Милославской — женщины, оказавшей роковое влияние на всю жизнь О. Бедная сирота, она должна была сама себе пробивать дорогу — и это совершенно извратило ее нравственную природу, не лишенную хороших задатков. Умная и интересная, она на первых порах очаровала не только самого О., но и проницательного Герцена и других друзей мужа. Быстро поняв общий душевный строй О. и его кружка, она сумела сделать вид, что понимает жизнь исключительно как подвиг и стремление к идеалу. Но стоило ей только побывать в столицах, где она выхлопотала О. освобождение, и присмотреться к соблазнам столичной жизни, чтобы в ней проснулись порочные инстинкты. Огромное состояние, полученное О. в конце 30-х годов, окончательно разнуздало ее страсти, и вскоре она, уехав с О. за границу, покрыла позором его имя рядом скандальных похождений. О. был бесконечно снисходителен, согласился даже признать прижитого женой ребенка, давал ей беспрекословно десятки тысяч ежегодно, но жизнь его была разбита и в нем навсегда заглохли личные интересы и стремление к личному счастью. В конце 40-х гг. он нашел подругу в семье пензенских помещиков Тучковых и обвенчался с ней в середине 50-х гг., после смерти первой жены. В 1856 г. О. окончательно покинул Россию и, вскоре примкнув к деятельности Герцена, вместе с ним стал во главе русской эмиграции. Огромное состояние его к тому времени почти растаяло. Получив наследство, заключавшееся в населенных имениях, О. тотчас же решил освободить своих крестьян на самых льготных условиях. Ему досталось, между прочим, громадное село на Оке, Белоомуты, с 10000 десятинами строевого леса. Между белоомутцами было несколько управляющих по откупам, предлагавших О. по 100000 руб. за вольную. Но О. не захотел воспользоваться своим правом и устроил выкуп всех белоомутцев на столь выгодных для них и столь невыгодных для него условиях, что общая выкупная сумма за село, стоившее по меньшей мере 3—4 миллиона, составила едва 500000 руб. Самое печальное в этой сделке было то, что она не достигла цели, ради которой О. приносил такую жертву: выгодами выкупа воспользовались только богачи, державшие в кабале бедных сельчан, которые теперь попали в еще худшее положение. Очень большое и после выкупа Белоомутов состояние исчезало быстро, как вследствие мотовства жены О. и беспорядочности его самого, так и вследствие пожара бумажной фабрики, устроенной им для блага крестьян других своих имений. Деятельность О. в качестве эмигранта не ознаменована ничем выдающимся; его вялые статьи в "Колоколе" и экономические поэмы ничего не прибавляли к влиянию газеты Герцена. В эпоху упадка влияния Герцена многие действия последнего, на которые он шел неохотно, были предприняты под влиянием О., несмотря на свое добродушие всегда поддававшегося самым крайним теориям. Так, под влиянием О. состоялась странная попытка союза русской свободомыслящей эмиграции с румынскими старообрядцами, и О. стал во главе выходившего в начале 60-х гг. "Веча". Под давлением О. Герцен, против своего желания, отдал глубоко ему антипатичному Нечаеву капитал, предоставленный одним русским в распоряжение Герцена для революционных целей. Конец жизни О. был очень печален. Больной, без всяких средств, запутавшись в своих отношениях и со второй женой, отчасти став в ложное положение и по отношению к Герцену, он жил на небольшую пенсию, сначала от Герцена, а после смерти последнего — от семьи его. Человек крайне скромный, застенчивый, хотя и полный веры в свое призвание, Огарев неотразимо действовал на всякого, кто был чуток к душевной красоте. Вокруг него всегда создавался особый "Огаревский культ", в его присутствии люди становились лучше и чище. Герцен говорил, что "жизненным делом О. было создание той личности, какую он представлял из себя". Человек обширного энциклопедического образования, О. действовал на своих знаменитых друзей и умственным богатством своим. В значительной степени напоминая всей своей личностью Станкевича, О., мало продуктивный в печати, влиял личной беседой, делясь богатым запасом своих знаний, давая широкие обобщения, высказывая яркие мысли и притом часто в очень ярких образах. Отсутствие выдержки и усидчивости, беспредметная мечтательность, лень и привычка к жизни изо дня в день, без определенной цели, помешали творчеству О. развернуться в полном объеме. Тем не менее, небольшая книжка его стихотворений отводит ему очень видное место в ряду второстепенных поэтов наших. О. поэт совсем особого рода — в одно и то же время и глубоко-искренний, и совершенно лишенный непосредственности. Он представитель исключительно рефлективной поэзии, того, что немцы называют Grübeleien. Стих его музыкален и мелодичен: О. был страстный музыкант и всегда томился желанием выразить сладко наполнявшие его душу неопределенные "звуки" ("Как дорожу я прекрасным мгновеньем! музыкой вдруг наполняется слух, звуки несутся с каким-то стремленьем, звуки откуда-то льются вокруг. Сердце за ними стремится тревожно, хочет за ними куда-то лететь, в эти минуты растаять бы можно, в эти минуты легко умереть"). Но и музыкальность О. тоже не непосредственная, а рефлективная, потому что составляет результат высокой душевной культуры. О. — поэт без молодости, без настоящего, живущий исключительно воспоминаниями и тоской по безвозвратно прошедшему. У него едва ли можно найти с полдесятка стихотворений без помыслов о прошедшем. Можно ли смотреть на тоску О. по прошлому как на результат его разбитой жизни? Только отчасти. Одно из известнейших стихотворений О. — "Мы в жизнь вошли с прекрасным упованьем" — есть своего рода отходная, где поэт себя и друзей сравнивает с кладбищем и говорит, что их "лучшие надежды и мечты, как листья средь осеннего ненастья, попадали и сухи и желты". Но когда написана эта отходная? Во время пензенской "ссылки", когда автору было двадцать с небольшим лет, а само "несчастье", его постигшее, было вовсе не тяжкое. Один из счастливейших моментов жизни О. нашел себе отклик в стихотворении: "Много грусти" — и вот его заключительные слова: "А я и молод, жизнь моя полна, и песнь моя на радость мне дана, но в этой радости как грусти много". Грусть, тихая и почти беспричинная, является основным тоном поэзии О. Он далеко не безусловный пессимист, ему не хочется умереть ("Проклясть бы мог свою судьбу", "Когда встречаются со мной"), он оживает, когда сталкивается лицом к лицу с природой и этим обязан лучшим своим вдохновениям ("Полдень", "Весна", "Весной"); минувшее всегда рисуется ему в самых светлых очертаниях, жизнь вообще, "универсально", как он выражался, ему ничуть не кажется юдолью горя и плача — но индивидуально он способен отзываться почти исключительно на грустное и меланхоличное. Его внимание привлекает всего чаще вид разрушения и запустения ("Старый дом", "Стучу, мне двери отпер", "По тряской мостовой", "Опять знакомый дом", "Зимняя дорога"), уходящий вечер ("Вечер"), догорающая свеча ("Фантазия"), ночь в пустом доме (Nocturno), тускло освещенная снежная поляна ("Дорога"), тоскливо-унылый звук доски ночного сторожа ("Деревенский сторож"), чахоточная, приближающаяся к смерти ("К подъезду"), старики, потерявшие дочь ("Старик как прежде"), забытая любовь ("Забыто", "Обыкновенная повесть"), мертвое дитя ("Младенец", "Fatum"). Роскошь Юга вызывает в нем желание быть "на севере туманном и печальном"; пир его не веселит: "он не шлет забвенья душевной скорби; судорожный смех не заглушает тайного мученья" ("В пирах безумно молодость проходит", "Домой я воротился очень поздно"); "что год, то жизнь становится скучней" ("Праздник"), "скука страшная лежит на дне души" ("Бываю часто я смущен"). Поэту кажется, что "вся жизнь пройдет несносною ошибкой" ("Ночь"), что он живет "в пустыне многолюдной" ("Портреты"); он себе представляется затерянным "в море дальнем", где вечно "все тот же гул, все тот же плеск валов, без смысла, без конца, не видно берегов" ("За днями идут дни"). Лишь изредка "еще любви безумно сердце просит", но "тщетно все — ответа нет желанью", "замолкший звук опять звучать не может" ("Еще любви безумно сердце просит"). Один только раз женственная лира О., самая может быть нежная во всей русской поэзии, взяла несколько бодрых и даже воинственных аккордов — в последнем из небольшого цикла четырех превосходных стихотворений, озаглавленных "Монологи". Но это черта чисто-биографическая: О. был в то время (1846) за границей, слушал лекции, чувствовал себя вновь "школьником", и ему на мгновенье показалось, что его дух "крепок волей", что он наконец "отстоял себя от внутренней тревоги". Его прельстил "дух отрицанья, не тот насмешник черствый и больной, но тот всесильный дух движенья и созданья, тот вечно юный, новый и живой; в борьбе бесстрашен он, ему губить отрада, из праха он все строит вновь и вновь, и ненависть его к тому, что рушить надо, душе свята, так как свята любовь". Эта мимолетная и случайная вспышка находится в полном противоречии с проникающим всю поэзию О. чувством всепрощения и глубокой резиньяции, как говорили в 40-х годах любимым выражением столь любимого тогда Шиллера. В прощальном стихотворении жене ("К ***"), он говорит женщине, разбившей его жизнь: "о, я не враг тебе... дай руку"! и спешит уверить ее, "что не смутят укором совесть тебе отнюдь мои уста"; он признательно помнит только светлое прошлое: "благодарю за те мгновенья, когда я верил и любил". Не только в личной жизни полон О. такого всепрощения и покорности судьбе. Лира этого поэта, всю жизнь составлявшего предмет внимания политической полиции, почти не знает протестующих звуков. В собрании стихов О., изданных в России, найдется не более 4—5 пьес, где затрагиваются, и притом самым мимолетным образом, общественные поэмы. "Кабак" заканчивается возгласом обиженного отказом парня: "эх, брат, да едва ли бедному за чаркой позабыть печали"; "Соседка" — словами: "да в нашей грустной стороне скажите, что ж и делать боле, как не хозяйничать жене, а мужу с псами ездить в поле"; наконец, "Дорога" — четверостишием: "я в кибитке валкой еду да тоскую; скучно мне да жалко сторону родную" — вот и весь "протестующий" элемент поэзии будущего главаря русской эмиграции. Самым полным выражением огаревской резиньяции является уже названное стихотворение "Друзьям", написанное во время ссылки: "мы много чувств, и образов, и дум в душе глубоко погребли... И что же? Упрек ли небу скажет дерзкий ум? К чему упрек?... Смиренье в душу вложим, и в ней затворимся без желчи, если можем".

Очень неполное собрание стихотворений О., вышедшее в 1856 г., имело в России 3 изд. (М., 1856, 1859 и 1863). Лондонское изд. 1858 г. гораздо полнее, хотя и не вследствие цензурных причин; значительное большинство напечатанных здесь впервые стихотворений вполне цензурно. Но и это издание весьма неполно. Много стихотворений О. напечатано в воспоминаниях Татьяны Пассек и второй жены О. Тучковой— Огаревой, также в "Русской Старине" 1890-х гг. и в переписке О. ("Из переписки недав. деятелей"), в "Русской Мысли" 1890-х гг. Ср. Герцен, "Былое и думы"; Анненков, "Идеалисты в 30-х годах" (в кн. "П. В. Анненков и его друзья"); Т. Пассек, "Из дальних лет"; Тучкова-Огарева, "Воспоминания" (в "Русской Старине" 1890-х гг.); Е. Некрасова, в "Почине" (т. I); Ап. Григорьев, "Сочинения" (т. I); Чернышевский (СПб., 1896); Дружинин, "Сочинения" (т. 7); Щербина, в "Библиотеке для Чтения"; В. Чуйко, "Современная поэзия"; П. Перцов, в книге "Философские течения русской поэзии".

С. Венгеров.

Источник: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.

[24 нояб. (6 дек.) 1813 – 31 мая (12 июня) 1877 ] – рус. революц. демократ, философ-материалист, поэт и публицист, друг и соратник Герцена. Род. в Москве. Идейное формирование О. началось под влиянием восстания декабристов. Учась в Моск. ун-те, О. вместе с Герценом организовал в нач. 30-х гг. кружок передовой молодежи. В этот период О. знакомится с идеями утопич. социализма Сен-Симона, Фурье, с философией Декарта, Спинозы, Фихте, Шеллинга, с работами франц. историков периода Реставрации. В июле 1834 О. был арестован и после 9 месяцев тюремного заключения сослан в Пензенскую губернию под надзор полиции. Годы ссылки (1835–39) он использовал для усиленных теоретических занятий. Возвратившись в Москву, О. организовал кружок, в к-ром велись споры на филос, политич. и лит. темы. В 1841–46 О. большей частью жил за границей, занимался изучением философии (Гегеля и Фейербаха), естествознания, политич. и экономич. учений. В сер. 40-х гг. О. перешел на позиции материализма и вместе с Герценом и Белинским вел борьбу против славянофилов. В 1846–51 О. проживал в своем пензенском имении Старое Акшено, где пытался вести просветит. и реформаторскую деятельность. Убедившись в невозможности преобразовать крепостнич. порядки таким путем, О. приходит к выводу о необходимости революц.-демократич. борьбы с существующим строем. В феврале 1850 О. был подвергнут вторичному аресту, но вскоре освобожден, т.к. царские чиновники не смогли доказать предъявленное ему обвинение в принадлежности к "коммунистич. секте".

В 1856 О. уехал за границу, где вместе с Герценом развернул революц. и политич. публицистич. деятельность. О. был одним из инициаторов издания "Колокола", его вторым редактором и автором многочисл. статей; он принимал участие в издании "Полярной звезды", "Под суд", а в 1862 параллельно с "Колоколом" издавал "Общее вече", обращенное непосредственно к простому народу. Преодолевая либеральные колебания, в нач. 60-х гг. О. становится убежденным сторонником "военно-крестьянской революции" в России. О. был одним из руководителей об-ва "Земля и воля" нач. 60-х гг., выступил как автор программного документа "Что нужно народу?" (опубл. в газ. "Колокол", 1861, 1 июля, No 102), революц. воззваний, нелегально распространявшихся в России ("Что надо делать войску?", "Университеты закрывают", "Ход судеб", "Что надо делать народу?" и др.). В своей революц. деятельности О. сблизился с революционерами-разночинцами, учениками Чернышевского – Н. Н. Обручевым, Н. А. Серно-Соловьевичем, М. Л. Налбандяном, Н. И. Утиным, А. А. Слепцовым. В 1868–70 принял участие в авантюристической "агитационной кампании", которую вели Бакунин и С. Нечаев. Однако вскоре О. порвал с Бакуниным. До конца жизни О. был предан освободительной борьбе русского народа. Умер и был похоронен в Гринвиче (Англия). 2 марта 1966 прах О. был перевезен на родину и захоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

О. прошел сложный путь идейного развития от дворянской революционности до крест. революц. демократизма. В статьях, опубл. в "Колоколе" и "Полярной звезде", О. требовал освобождения крестьян от крепостной зависимости при обязат. наделении их землей, устранения власти помещиков над крестьянами и демократич. преобразования гос. аппарата. В ходе подготовки крест. реформы постепенно рушились надежды О. на мирное разрешение крест. вопроса. Из анализа крест. реформы 1861 он сделал вывод: "Старое крепостное право заменено новым. Вообще крепостное право н е отменено. Народ царем обманут" (Избр. социально-политич. и филос. произв., т. 1, 1952, с. 478). Подняв вместе с Герценом знамя крест. революции, О. разрабатывал радикальную программу освободит. движения в России с требованием земли и воли для народа, полной ликвидации помещичьего землевладения, передачи земли крест. общинам, устранения самодержавия, ликвидации нац. гнета и установления равноправия народов России. В качестве осн. средства осуществления этой демократич. программы О. выдвигает всенар. вооруж. восстание с участием войска. Однако расчеты революц. демократии на всеобщее нар. восстание в России в нач. 60-х гг. не оправдались. В 60-х гг. О. выступал с резкой критикой рус. бурж.-дворянских либералов (см. ст. "Надгробное слово", опубл. в газете "Колокол", 1863, 1 мая, No 162).

На примере Англии и др. европ. стран О. видел, что капитализм – наряду с прогрессом техники – несет трудящимся нищету и разорение. Капиталистич. свобода частной собственности и личности доходит до "...полной свободы лица умереть с голоду" (там же, с. 147), а бурж. демократия, несмотря на ее преимущества перед самодержавно-крепостнич. режимом России, носит формальный характер. Элементы крестьянского демократизма, присущие мировоззрению О., наложили известный отпечаток на его критику капитализма. О. считал, что социальное зло в Европе можно устранить уравнит. распределением земли. Идеал обществ. строя будущего О. видел в социализме. В 50-х гг. под влиянием Герцена О. становится убежденным сторонником "русского социализма". В своих статьях он уделяет внимание преимущественно экономич. стороне общинного социализма (см. "Частные письма об общем вопросе" и др.). Слабой стороной европ. утопич. социализма О. считал его отрыв от действительности, неразработанность экономич. вопросов и реформистские иллюзии. Пытаясь найти основу социализма в реальной жизни, О. идеализировал крест. общину, считая ее зерном будущего социалистич. развития России; поэтому в ее сохранении он видел одну из гл. задач антифеод. революции. После крест. революции в России, полагал О., сельская община разовьется в своеобразную социалистич. форму, перейдет к коллективным формам труда, распределению доходов по труду и на основе применения машин и агрономич. науки – к расцвету земледелия. О. не видел развития рус. капитализма и роста пролетариата в послереформенный период и по-прежнему ставил в центр своих социалистич. стремлений крестьянина. Так же, как и Герцен, О. был родоначальником народничества.

Философские взгляды. Теоретич. основой революц. демократизма О. был филос. материализм, к к-рому О. пришел в сер. 40-х гг. в результате длительных идейных исканий, имевших целью найти правильную теоретич. основу освободит. борьбы. "Сущность христианства" Фейербаха, с к-рой О. познакомился сразу же после ее выхода в свет, помогла ему утвердиться на материалистич. позициях. В письмах к Герцену из-за границы в 1-й пол. 40-х гг. О., излагая свои филос. взгляды, склоняется к материалистич. решению осн. вопроса философии.

В рукописях 50–60-х гг. О. доказывал материальность мира, отвергая религ. вымысел о нематериальном начале. "...Мы имеем ... вещественность, идущую в бесконечность, и нам нельзя искать иного начала мира, как признание его за факт..." (там же, т. 2, 1956, с. 159). "...Мы не можем представить конца миру, всякий конец был бы только предел относительности, за которым снова следовало бы продолжение" (там же, с. 41). Признавая причинную обусловленность природных явлений, О. критиковал идеалистич. телеологию. Человеч. сознание О. считал продуктом историч. развития материи; основу умств. деятельности он видел в физиологич. процессах нервной системы человека. С этих позиций О. критиковал религ.-идеалистич. измышления о душе и свободе воли. Он был принципиальным сторонником познаваемости мира, отвергал учение Канта о существовании непреодолимых границ между явлениями и сущностью, отмечал относит. характер всякого знания.

Естествознание, согласно О., – основа науч. философии и по своей сущности противоположно идеализму и мистике; наука – это самый крепкий бич романтизма. Узкий эмпиризм естествоиспытателей так же опасен, как и идеализм, поскольку ученые-эмпирики, отрицая связь открытий науки с общефилос. вопросами, вольно или невольно приходят к идеалистич. мировоззрению. "...Эмпиризм не стал даже вровень с ошибками философии; его теории ложнее ошибок философии; его теории самая пошлая метафизика" (там же, с. 377). В статьях и рукописях О. уделяется большое внимание роли математики в филос. представлениях о мире, значению математич. метода в науках, "...не исключая вопроса общественного..." (там же, т. 1, с. 697).

Для О. был характерен диалектич. взгляд на природу и общество. Изучая философию Гегеля, он воспринял его диалектику: О. рассматривал мир с т. зр. развития и движения, к-рые называл общим мировым законом. "Мир есть иммобилитет движения. То, что называется косностью, есть только относительное равновесие" (там же, т. 2, с. 53). Понимая вместе с Герценом диалектику как "алгебру революции", О. приходил к выводу о неизбежности революц. преобразований обществ. жизни.

О. отчетливо видел два противоположных направления в философии – материализм и идеализм. Уже в 40-х гг. он высказывал мысль о партийности убеждений, заявлял, что выступает за партию в философии (см. тамже, с. 399). "Под словом "философия" обычно разумеются общие мировые основания или общие основания целой группы явлений, и потому философские вопросы составляют естественную потребность человеческого разумения; только "метафизика" решает их на свой лад, т.е. принимает за философское основание предполагаемые ею мысли, идеи, предшествующие фактам, и группирует факты сообразно им, между тем как положительное понимание из существующих фактов выводит общий закон их существования, который и есть уяснение, решение философского вопроса" (там же, т. 1, с. 696–97). О. называл идеализм "метафизикой", а материализм – позитивистским термином "положительное понимание" (вместе с тем О. неоднократно критиковал позитивизм Конта). О. критиковал "философию откровения" Шеллинга, абсолютный идеализм Гегеля, в к-ром "...половина состоит из натянутых абстракций, неопределенных слов и играния мыслью" (там же, т. 2, с. 370), особенно – гегелевское оправдание консервативного социально-политич. строя Германии.

О. был атеистом; в религии он видел идеологич. опору самодержавия и крепостничества. Уже в 40-х гг. О. писал, что религия поддерживает в народе косность, рабскую робость, уничтожает самостоятельность человека, мешает изучению природы (см. "Нар. политехнич. школа", там же, с. 7–15). Религия отвлекает людей от борьбы против самодержавно-крепостнического строя. "Действительно, мистицизм приводит к бездействию; упование на силы небесные мешает приводить в порядок дела земные" (там же, т. 1, с. 210).

С о ц и о л о г и ч е с к и е    в о з з р е н и я. Оставаясь в пределах идеалистич. понимания истории, О. высказал ряд оригинальных мыслей в социологии. Он отвергал субъективистские взгляды бурж. социологов, утверждавших, что в истории нет объективных законов, критиковал концепцию провиденциализма Боссюэ и гегелевский взгляд на историю как развитие мирового духа. История, по О., развивается не под воздействием надмировых сил или божеств. предначертаний, а идет естеств. путем, "...своими неизбежными результатами из существующих обстоятельств" (там же, с. 747). Признавая обществ. прогресс гл. содержанием истории, О. делал критич. замечания по поводу теории круговорота Вико и идеи прямолинейного прогресса Кондорсе. Историч. прогресс, по О., есть винтообразное движение, т.е. развитие по спирали (см. тамже, т. 2, с. 53). Неоднократно указывал О. на значение экономич. условий жизни общества. "...Материальные силы государства составляют основу его цивилизации..." (там же, т. 1, с. 94). Обществ. наука должна "...принять за свое существенное средоточие экономические (хозяйственные) отношения общества" (там же, т. 2, с. 195). Но эти материалистич. по своей тенденции идеи О. не представляли еще науч. социологич. концепции. Решающую роль в историч. прогрессе О. отводил все же распространению знания, просвещению.

С позиций революц. демократизма О.утверждал идею о роли нар. масс в истории. Неудачу выступления декабристов он видел в том, что "... народ остался к их делу равнодушным" (там же, т. 1, с. 653). Народу предстоит сыграть гл. роль в грядущей революции. "Перемену или, лучше сказать, переворот может сделать только тот, кто его в самом деле хочет, кому он в самом деле составляет потребность, т.е. народ, большинство, масса" (там же, т. 2, с. 235). Обществ. развитие не является плавным и постепенным, а осуществляется в столкновениях противоположных сил. Революции представляют собой закономерное явление, имеющее свою причину в обществ. жизни. "Во всей истории прошедшего (есть постепенность или нет ее – все равно) революция оказывается постоянным явлением, так что можно на целую историю взглянуть как на ряд неудавшихся революций" (там же, с. 212).

Э с т е т и ч е с к и е   в з г л я д ы. В статьях об иск-ве и литературе О. пропагандировал идеи реализма. В основе иск-ва, по О., лежит отображение жизни, "... искусство нераздельно с ее содержанием" (там же, т. 1, с. 294) – эта идея составляет гл. пафос ст. О. "Памяти художника", посвященной рус. живописцу А. А. Иванову. О. призывал писателей и художников к активной борьбе против самодержавно-крепостнич. строя, за свободу и светлое будущее народа. "Если старый мир гибнет..., вы еще найдете в себе иную силу, силу проклятия; вашей фантазии являются мощные образы, которые потрясут даже это бессильное общество; большинство станет с ненавистью рукоплескать вам, и немало страдальцев с любовью протянут вам руку" (там же, с. 303). О. критиковал теорию "искусства для искусства", осуждая ее как политически реакционную, как "... партию лимфы, золотушное дитя схоластических эстетик..." (там же, с. 299). Идее "чистого искусства" О. противопоставлял демократич. положение – искусство для народа. Рус. литературу 1-й пол. 19 в. он рассматривал под углом зрения ее роли в освободит. движении народа. Принципы своей эстетики О. стремился воплотить в собств. лит.-художеств. творчестве.

Борьба вокруг идейного н а с л е д и я О. Имена "лондонских пропагандистов" – Герцена и О. – долгое время было запрещено упоминать в русской печати. В дореволюц. годы мировоззрение О. подвергалось извращению со стороны дворянско-бурж. историков и литераторов (П. Анненков, А. Волынский, Ю. Айхенвальд, М. Гершензон), к-рые отрицали революц. демократизм О., изображая его бурж. либералом; игнорировали его политич. деятельность, рассматривая только как поэта-лирика; изображали не самостоятельным мыслителем, а лишь "бледным спутником яркого света" – Герцена. М. Гершензон в кн.: "История молодой России" (М., 1908) охарактеризовал О. как идеалиста по теоретич. убеждениям, мыслителя религ. типа, помещика-филантропа в обществ. деятельности и лирика-пессимиста в поэзии. В подобном духе писали об О. бурж. рус. газеты "Утро России", "Рус. ведомости" и др. в связи со 100-летием со дня его рождения. С этой буржуазно-кадетской оценкой по существу солидаризовался меньшевик-ликвидатор М. Неведомский (Миклашевский), опубликовавший статью в легальном журн. "Наша заря" ("К столетней годовщине Н. П. Огарева", 1913, No10–11).

Оценку, противоположную этим либерально-бурж. измышлениям об О., и попытку м а р к с и с т с к о г о  освещения его взглядов мы находим в статьях Плеханова о Герцене (Соч., т. 23, М.–Л., 1926). Но Плеханов недооценивал революц. демократизм и филос. материализм Герцена и О. Определяющее значение для марксистской оценки мировоззрения О. имела статья В. И. Ленина "Памяти Герцена" (1912). Большевистская печать в ст. "Н. П. Огарев (к 100-летию со дня рождения)" ("За правду", 1913, 28 ноября, No 46) охарактеризовала О. как революц. демократа, борца за освобождение угнетенного крестьянства.
До Великой Отечеств. войны неоднократно издавались стихотворения и поэмы О., публиковались архивные материалы, неизвестные статьи, письма. Интерес сов. философов, историков, литературоведов к мировоззрению и деятельности О. особенно обнаружился в послевоен. годы в связи с опубликованием новых архивных документов, полученных из-за границы ("Пражская" и "Софийская" коллекции). На основании этих документов акад. М. В. Нечкина в своих статьях показала революц.-демократич. характер политич. программы О., его роль в освободит. движении конца 50 – нач. 60-х гг. 19 в. (см. "Н. П. О. в годы революционной ситуации", "ИАН СССР. Серия истории и философии", 1947, т. 4, No 2; "Новые материалы о революц. ситуации в России", в сб.: Лит. наследство, т. 61, М., 1953 и др.). В довоен. статьях Б. П. Козьмина об О., содержащих интересный материал по истории революц. движения 60-х гг., была нек-рая недооценка его революц. демократизма (см. "Н. П. Огарев", в кн.: Н. П. Огарев. Стихотворения и поэмы, т. 1, [М. ], 1937; "Из публицистич. наследия Н. П. О.", в сб.: Лит. наследство, т. 39–40, М., 1941), к-рая была преодолена в его послевоенных работах.

Начальному периоду деятельности О., характеристике его социалистич. взглядов посвящены статьи Е. Рудницкой, М. Эстриной, Н. Минаевой. Филос. взгляды О. как материалиста были впервые освещены в статьях Н. Г. Тараканова (см. "Мировоззрение Н. П. О.", в кн.: Н. П. Огарев. Избр. социально-политич. и филос. произв., т. 1, Μ., 1952; "Общественно-политич. и филос. взгляды Н. П. Огарева", в кн.: Очерки по истории филос. и обществ.-политич. мысли народов СССР, т. 1, М., 1955).

Филос., социологич., политич. взгляды О. рассмотрены в книгах М. В. Яковлева "Мировоззрение Н. П. О." (М., 1957) и М. Т. Иовчука "Филос. и социологич. взгляды Н. П. О." (М., 1957). Исследованию лит. архивов О. посвящены работы Я. 3. Черняка ["Огарев, Некрасов, Герцен, Чернышевский в споре об огаревском наследстве", М.–Л., 1933; "Н. П. Огарев. Жизнь и деятельность" (вступ. ст.), в кн.: Н. П. Огарев. Избр. стихотворения и поэмы, Μ., 1938; ряд статей в сб.: Лит. наследство, т. 61, 62, 63, М., 1953–56 ]. Характеристика лит. творчества и мировоззрения О. дана в работе В. А. Путинцева "Н. П. Огарев" (М., 1963).
Лит. наследие О. в едином издании не собрано. Филос., политич., социологич. работы О. наиболее полно представлены в кн.: Избр. социально-политич. и филос. произв. (т. 1–2, М., 1952–56; см. также"Колокол", вып. 1–11, М., 1962–63; новые материалы и документы в статьях, в изд.: Лит. наследство, т. 39–40, 41–42, 61–64, М., 1941–58); Поэзия и проза, в кн.: Избр. произв. (т. 1–2, М., 1956).

М. Яковлев.

Философская Энциклопедия. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.

(1813—77), рус. поэт, публицист, революц. деятель. Одновременно с Л. (1830—32) учился в Моск. ун-те, где вместе с А. И. Герценом руководил революц. студенч. кружком; имел с Л. близких общих знакомых (А. Д. Закревский), однако знаком с ним не был. В 1838, почти одновременно с Л., совершил поездку на Кавказ, где вошел в круг ссыльных декабристов, также общий с Л. (А. Е. Розен, В. Н. Лихарев, М. М. Нарышкин, Н. И. Лорер, М. А. Назимов); как и Л., О. особенно сблизился с А. И. Одоевским, к-рого впоследствии характеризовал в своих воспоминаниях строками из стих. Л. «Памяти А. И. Одоевского». Уже в 1837 О. становится известно стих. «Смерть поэта», под влиянием к-рого написано его собств. стих. «На смерть поэта» (сент. 1837). В 1840 начинает, наряду с Л., печататься в «ОЗ». В письмах О. 1841—42 встречаются цитаты из Л. («И скучно и грустно» и др.); в 1841 в письме к Т. Н. Грановскому он называет «превосходными» стихи Л. «на прах Наполеона» (т.е. «Последнее новоселье»); в 1842 в письме к жене восторженно отзывается о «Сказке для детей» («Это просто роскошь...Может быть — самая лучшая пьеса Лермонтова»). В 1841 дает в поэме «Юмор» характеристику Л. как первого поэта послепушкинской эпохи. Узнав в 1842 о гибели Л., О. откликнулся стих. «На смерть Л[ермонтова]», проникнутым ощущением великой нац. утраты. Возражая П. В. Анненкову, ставившему поэзию Ф. И. Тютчева выше лермонтовской, О. в письме 9 февр. 1854 утверждает, что Л. превосходит Тютчева оригинальностью и «по мысли много выше» (в кн.: П. В. Анненков и его друзья. Лит. воспоминания и переписка 1835—85, СПБ, 1892, с. 642).

К проблеме историч. значения поэта О. обратился уже в эмиграции. В предисл. к сб. «Русская потаенная литература XIX столетия» (1861) он рассматривает Л. как поэта эпохи безвременья и политич. угнетения; поэзия Л. выразила «напряженную трагичность этого положения». Под этим углом зрения О. анализирует общий пессимистич. колорит творчества Л., темы и образы его поэзии («гордое и мрачное уединение», тему побега из своей среды и т.д.). Мысль о губительном воздействии на Л. обществ. среды, сделавшей из него «лишнего человека», ожесточенного и испытывающего постоянно «бесполезное страдание», О. проводит и в неоконченной ст. «С утра до ночи» (1872—73), отмечая силу воздействия Л. на современников («всякий находил в нем свой отголосок»). Общая его оценка творчества Л. продолжает оставаться очень высокой; ему «трудно оторваться» от стихов Л., и он ни в ком не находит «такого поэтически, лирически настроенного мозга». О. отмечал «необычайную силу» языка Л.-прозаика; «Героя нашего времени» он называл поэмой, где «самая проза звучит как стих». Воздействие Л. на поэзию О. многообразно. Реминисценции из Л., а иногда и следы прямого влияния есть в стих. О. «Прощание с краем, откуда я не уезжал» (1840; ср. «Благодарность» Л.), в поэме «Ночь» (1857; ср. «Выхожу один я на дорогу») и др. Гораздо более значительна типологич. общность поэзии Л. и О., обусловленная общностью социально-психологич. среды, а также сходством отд. биографич. ситуаций. В творчестве О. возник близкий лермонтовскому тип лирич. героя, отчужденного от общества, рефлектирующего, с «глубоко-грустным» взглядом на жизнь. В стихах О. обнаруживается, вне прямой зависимости от Л., ряд аналогичных Л. поэтич. тем и жанров (элегически окрашенная тема детства, поэтич. исповедь и пр.). О. использовал тексты Л. в сатирич. целях: «Царские указы» (1869) и «Песня русской няньки у постели барского ребенка» (1871) — пародийное переосмысление стих. Л. «Есть речи — значенье» и «Казачья колыбельная песня». В 1876—77 О. перевел на англ. яз. стих. «И скучно и грустно». Написал неск. романсов на стихи Л. («Тучи», «Песня золотой рыбки», «Есть речи — значенье», «Выхожу один я на дорогу», «Русалка»). Соч. Избр. произв., т. 1—2, М., 1956; Стих. и поэмы, Л., 1956; Письма к жене, в кн.: Гершензон М., Образы прошлого, М., 1912, с. 374, 462, 498; Письмо Т. Н. Грановскому, в кн.: Звенья, сб. 1, М. — Л., 1932, с. 101; Три романса на слова М. Ю. Л. для голоса с фортепиано, М. — Л., 1943.

Лит.: Розанов И. (1), с. 240—42; Розанов И. (2), с. 465—66; Розанов И. (4), с. 783, 790—93; Семенов (6), с. 210—27; Бродский (5), с. 294—96; Аскарянц А. В. (сост.), Описание рукописей Н. П. Огарева, М., 1952 (см. по указат.); Киселев В. А., Н. П. Огарев — музыкант, в кн.: Вопросы музыкознания. Ежегодник, т. 2, М., 1956; Эстрина М. И., Раннее творчество Н. П. Огарева, М., «Уч. зап. Выборг. пед. ин-та», 1957, т. 1, в. 1, с. 139—65; Птушкина И. Г. и Путинцев В. А., Герцен и Огарев — критики, в кн.: История рус. критики, т. 1, М. — Л., 1958, с. 573—74; Ленина Л. И., Нек-рые особенности реализма стих. М. Ю. Л., посв. Н. Ф. Ивановой, и «Buch der Liebe» Н. Огарева, в кн.: Проблемы реализма в рус. и заруб. лит-рах. Тезисы докладов..., [Вологда], 1965, с. 11—12; ее же, Огарев и Л., «РЛ», 1968, № 2, с. 180—92; Дмитрук Е. Я., Огарев о Л., в кн.: Вопросы рус. лит-ры, в. 3, Львов, 1969, 11—17.

Е. Я. Дмитрук.

Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл., 1981.