Село Ильинское 14 сентября [1832].
Здравствуй, любезный друг Киреевский!
Весьма часто вспоминаем мы о десятке дней, которыми вы нас подарили, но, к несчастию, должен говорить о них как о благе прошедшем, а не будущем. - Мои занятия идут по-прежнему: занимаюсь изложением своей системы. Встречаю много затруднений, но кое-как их побеждаю. Жаль, что не имею своих петербургских книг, я без них как без рук. Не имеются ли у тебя: Кантова "Критика чистого ума", и Шеллингов "Идеализм". Если можешь меня ими ссудить, то очень обяжешь. Мне нужно в них заглянуть. - Гельвецием я очень не доволен. Сначала он прельстил меня ясностью изложения и удобоприменимостью к жизни его мнений, но чем дале(е) я шел, тем боле(е) встречал парадоксов, тем вялее становился его слог, и тем безжизненнее его правила. Давно я не читал сочинений материалистов. Книга Гельвеция еще удовлетворительнее, чем лучшие истории революции, объяснила мне ход сего переворота. Как могла поступать иначе нация, лишившаяся всякого чувства для добродетели! Французы в XVII веке бы(ли), конечно, весьма безнравственны, но, однако, нельзя их сравнить с воспитанниками материалистов. Первые распутствовали от нечего делать и по естественному влечению к удовольствиям; последние систематически, с расчетом и по убеждению предавались чувственным наслаждениям. - Не постигаю, что могло тебе нравиться в Гельвециевой книге "Об уме". Не требую от него последовательности, а еще менее благородных чувств, но, по крайней мере, должен бы он искупить эти (не)достатки большим умом, или даже остроумием. Но ни того ни другого в нем нет. Свой парадокс, что все люди равно умны, он доказывает пошло. Столь же нелепо толкует, как скупой и честолюбец предаются своим страстям для удовлетворения чувственности. - Я не иначе себе объясняю его успех, даже славу, которую он приобрел в прошедшем веке, как делом минутной симпатии с правилами безнравственности им невольно проповедуемыми. - Какое поле любомудрия в России. У нас еще можно создать твердую и молодым душам свойственную нравственность. Нужен только гений, чтоб оживить мертвые массы! - Обними за меня Одоевского и скажи ему тысячу нежностей. Целую ручки у княгини. Скажи: когда они едут? - Прощай! До следующей недели.
Твой Кошелев.
При сем прилагаемый пакет попроси Одоевского отдать кн. Григорию Волконскому.
Здравствуй, любезный друг Киреевский!
Весьма часто вспоминаем мы о десятке дней, которыми вы нас подарили, но, к несчастию, должен говорить о них как о благе прошедшем, а не будущем. - Мои занятия идут по-прежнему: занимаюсь изложением своей системы. Встречаю много затруднений, но кое-как их побеждаю. Жаль, что не имею своих петербургских книг, я без них как без рук. Не имеются ли у тебя: Кантова "Критика чистого ума", и Шеллингов "Идеализм". Если можешь меня ими ссудить, то очень обяжешь. Мне нужно в них заглянуть. - Гельвецием я очень не доволен. Сначала он прельстил меня ясностью изложения и удобоприменимостью к жизни его мнений, но чем дале(е) я шел, тем боле(е) встречал парадоксов, тем вялее становился его слог, и тем безжизненнее его правила. Давно я не читал сочинений материалистов. Книга Гельвеция еще удовлетворительнее, чем лучшие истории революции, объяснила мне ход сего переворота. Как могла поступать иначе нация, лишившаяся всякого чувства для добродетели! Французы в XVII веке бы(ли), конечно, весьма безнравственны, но, однако, нельзя их сравнить с воспитанниками материалистов. Первые распутствовали от нечего делать и по естественному влечению к удовольствиям; последние систематически, с расчетом и по убеждению предавались чувственным наслаждениям. - Не постигаю, что могло тебе нравиться в Гельвециевой книге "Об уме". Не требую от него последовательности, а еще менее благородных чувств, но, по крайней мере, должен бы он искупить эти (не)достатки большим умом, или даже остроумием. Но ни того ни другого в нем нет. Свой парадокс, что все люди равно умны, он доказывает пошло. Столь же нелепо толкует, как скупой и честолюбец предаются своим страстям для удовлетворения чувственности. - Я не иначе себе объясняю его успех, даже славу, которую он приобрел в прошедшем веке, как делом минутной симпатии с правилами безнравственности им невольно проповедуемыми. - Какое поле любомудрия в России. У нас еще можно создать твердую и молодым душам свойственную нравственность. Нужен только гений, чтоб оживить мертвые массы! - Обними за меня Одоевского и скажи ему тысячу нежностей. Целую ручки у княгини. Скажи: когда они едут? - Прощай! До следующей недели.
Твой Кошелев.
При сем прилагаемый пакет попроси Одоевского отдать кн. Григорию Волконскому.
Киреевский, как ясно из его письма Кошелеву от 17 сентября, смог прислать только книгу Шеллинга: "Вот тебе Шеллингов Идеализм, а Канта у меня теперь не имеется. Постараюсь достать" (Киреевский И. В. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 225).
Теги: Кантианство, Шеллингианство
Добавлено: 28.10.2013
Связанные события: Мои занятия идут все порядочно. Я теперь по уши в спинозисме. Читаю его сочинения по-латыни
Связанные личности: Киреевский Иван Васильевич, Кошелев Александр Иванович