В дополнение к заявлению моему на имя Генерального Комиссара Государственной Безопасности по вопросу о завербовании меня японцами в качестве шпиона имею еще сообщить следующее:
1. Вопреки мысли моей о том, что меня оставят в покое до 1938 г., а там будет время, чтобы раскаяться или предупредить возможные неприятные последствия, я не был оставлен вниманием японской разведки и в течение 1936 и 1937 года оказался в связи с японской агентурой. Произошло это следующим образом: в 1936 г., сен- тябрь месяц, я снимал комнату в одном из переулков у Божедомки у гражд[анки] Кульматицкой. В комнате этой я ночевал иногда и вел в ней работу по составлению словаря, над которым тогда работал. После некоторого перерыва в городских но- чевках в конце июля месяца я явился на квартиру, и мне было сообщено, что меня усердно искал какой-то элегантно одетый гражданин. И что хозяева посоветовали ему искать меня на даче в Пушкино.
Через несколько времени, в первых числах месяца августа, возвращаясь в Пушкино на дачу, я около дома был остановлен неизвестным мне гражданином, одетым в синий дождевик с застежками молния на боковом кармане. Этот человек подошел ко мне и спросил, являюсь ли я граж[данином] Сетницким. На мой ответ - да - он сообщил мне, что искал меня на Божедомке и несколько раз заходил ко мне. Я попросил его зайти ко мне в дом, но он просил уделить ему несколько минут на улице и, если меня не затруднит, пройти с ним к вокзалу. Отрекомендовался он Иваном Пет- ровичем Николаевым, а на мой вопрос, откуда он меня знает, сообщил, что он в Москве проездом из Харбина и имеет ко мне порученье. На вопрос от кого, он назвал "г[осподина] Томинага". На мою попытку отказаться от разговора, он поспешил заверить, что является транзитным пассажиром, а вовсе не тем, о ком я думаю (агентом "Гепеу", как он сказал) и сказал, что по просьбе г[осподина] Т[оминага] желал со мной свидеться, чтобы условиться о порядке связи. Он сообщил мне, что от меня не требуют сейчас никаких конкретных работ, а просят меня поддерживать связь и выполнять некоторые справки, которые столь просты, что не требуют даже особой конкретики. На вопрос мой, что он имеет в виду, сообщил мне, что я, время от времени, буду получать небольшие письма с просьбами, которые просит меня выполнять следующим образом: отправляя ответ, положительный или отрицательный на имя того лица, которым письмо будет подписано, добавив, что, вероятно, это будет его имя. На мое замечанье о том, что это слишком уж грубая конспирация, он заметил, что все предусмотрено и, что мне нечего беспокоиться. Задача заключается лишь в подтверждении связи, а на имя этого лица будет два или три письма в почтамте, т[ак] что в случае надобности он возьмет то, которое нужно (если я беспокоюсь на случай захвата того, кто будет получать такое мое письмо, что отразится на мне).
Подойдя к вокзалу, я простился с этим гражданином, спросив, давно ли он из Харбина и кого еще он знает там из моих знакомых, он сказал, что не слышал обо мне от Михайлова и от Фоменко. Мое впечатление от этого человека таково, что, это, по всей видимости, иностранец, вернее всего поляк (судя по легкому акценту), живший в России или много вращавшийся в русской кампании.
Первый случай установления соответствующей связи выразился в следующем: в конце сентября 1936 г. я получил у себя в квартире Пушкине письмо, подписанное Ив[ан] Петр[ович] Николаев. Оно содержало просьбу сообщить точное заглавие книги Н.Д. Кондратьева о сельском хозяйстве, изд[анной] в г. Вологде. Все это я сообщил в ближайшие дни, получив нужную справку у B.C. Кизенковой, у которой или была эта книга, или она мне откуда-то достала.
Следующий, второй случай установления связи имел место в декабре месяце 1936 г. Он заключался в просьбе сообщить, какое исчисленье населения СССР я считаю правильным на 1935 г.: 170 миллионов или меньше? На это я ответил, что эта величина мне кажется предельной. Два письма были написаны от руки одним и тем же почерком на простой тетрадной бумаге в клетку и были в простых конвертах.
В дальнейшем, третьим письмом, полученным мною, было письмо в конце апреля 1937 г., оно содержало вопрос о том, не имею ли я каких-либо сведений о резуль- татах переписи по вопросу о верующих. На этот вопрос я написал, что таких данных сейчас никто не имеет, но что общее мнение*, что число явно выше, чем можно бы- ло думать. А об этом я указал, что несколько известных мне домах (напр[имер], в доме, где живет моя сестра (А.К. Сетницкий - грузины)), число, показавших себя ве- рующими, доходит до одной трети. Запрос по этому поводу был написан на пишущей машинке.
5. В июне месяце 1937 г. (числа 20 или 22) у меня опять была встреча около моей квартиры с тем же Николаевым, который также поджидал меня при моем обычном возвращеньи домой. Подойдя ко мне, он сказал, что опять проездом находится в Москве и возвращается из Европы в Китай и хотел повидаться со мной. Он сказал мне, что в этом 1937 г. в Харбине рассчитывают мои связи с информацией об урожае и урожайности в районах Украины и вообще "производящей полосы". Я же в это время был под впечатлением начавшихся энергичных арестов среди служащих КВЖД и заявил ему, что вообще все это дело меня не устраивает сейчас и, что я думаю, что мне придется от всего этого устраниться. Мой собеседник старался убедить меня, что ведь эти данные не требуются и не могут быть получены сейчас, и что вообще к этому времени все переменится. Однако при моей настойчивости он заметил, что мне невыгодно отказываться от этого дела вообще, так как в случае чего мне все равно угрожают неприятности, так как у меня здесь, вероятно, нет моих брошюр о Н.Ф. Федорове (это брошюры, которые мной напечатаны в г. Харбине и в глазах тамошней публики считались контрреволюционными), на мой ответ, что брошюры эти ничего особенного не содержат, он ответил, что, как знать, но вообще советовал мне не беспокоиться. Тут он спросил меня, не знаю ли, где теперь находится Н.В. Устрялов. Я знал от семьи Н[иколая] В[асильевича], что он арестован, но не рискнул сказать ему об этом, а сказал, что кажется он уехал в Калугу. В результате всех этих разговоров я заявил, что сейчас при всех обстоятельствах надо быть мне крайне осторожным и что я прошу мне ничего не писать на дом. Все эти разговоры закончились вопросом со стороны моего собеседника: не знаю ли я, где живут следующие лица: Шаблинский , Орлов и Головко, бывшие служащие КВЖД? Адресов этих лиц я не знал и сказал, что не знаю. Собеседник мой, которого я разглядел хорошо, так как в 1936 г. разговор шел вечером, почти в темноте, а сейчас было еще светло (7-8 часов вечера), является высоким мужчиной; светло-русым, с несколько удлиненным лицом. Говор его напоминает польский, вернее так говорят в Западном крае, одет он был в серый пиджак и синие брюки. Кепка под цвет пиджака. Одежда, похожая на принятую в Москве, но качеством лучше.
1. Вопреки мысли моей о том, что меня оставят в покое до 1938 г., а там будет время, чтобы раскаяться или предупредить возможные неприятные последствия, я не был оставлен вниманием японской разведки и в течение 1936 и 1937 года оказался в связи с японской агентурой. Произошло это следующим образом: в 1936 г., сен- тябрь месяц, я снимал комнату в одном из переулков у Божедомки у гражд[анки] Кульматицкой. В комнате этой я ночевал иногда и вел в ней работу по составлению словаря, над которым тогда работал. После некоторого перерыва в городских но- чевках в конце июля месяца я явился на квартиру, и мне было сообщено, что меня усердно искал какой-то элегантно одетый гражданин. И что хозяева посоветовали ему искать меня на даче в Пушкино.
Через несколько времени, в первых числах месяца августа, возвращаясь в Пушкино на дачу, я около дома был остановлен неизвестным мне гражданином, одетым в синий дождевик с застежками молния на боковом кармане. Этот человек подошел ко мне и спросил, являюсь ли я граж[данином] Сетницким. На мой ответ - да - он сообщил мне, что искал меня на Божедомке и несколько раз заходил ко мне. Я попросил его зайти ко мне в дом, но он просил уделить ему несколько минут на улице и, если меня не затруднит, пройти с ним к вокзалу. Отрекомендовался он Иваном Пет- ровичем Николаевым, а на мой вопрос, откуда он меня знает, сообщил, что он в Москве проездом из Харбина и имеет ко мне порученье. На вопрос от кого, он назвал "г[осподина] Томинага". На мою попытку отказаться от разговора, он поспешил заверить, что является транзитным пассажиром, а вовсе не тем, о ком я думаю (агентом "Гепеу", как он сказал) и сказал, что по просьбе г[осподина] Т[оминага] желал со мной свидеться, чтобы условиться о порядке связи. Он сообщил мне, что от меня не требуют сейчас никаких конкретных работ, а просят меня поддерживать связь и выполнять некоторые справки, которые столь просты, что не требуют даже особой конкретики. На вопрос мой, что он имеет в виду, сообщил мне, что я, время от времени, буду получать небольшие письма с просьбами, которые просит меня выполнять следующим образом: отправляя ответ, положительный или отрицательный на имя того лица, которым письмо будет подписано, добавив, что, вероятно, это будет его имя. На мое замечанье о том, что это слишком уж грубая конспирация, он заметил, что все предусмотрено и, что мне нечего беспокоиться. Задача заключается лишь в подтверждении связи, а на имя этого лица будет два или три письма в почтамте, т[ак] что в случае надобности он возьмет то, которое нужно (если я беспокоюсь на случай захвата того, кто будет получать такое мое письмо, что отразится на мне).
Подойдя к вокзалу, я простился с этим гражданином, спросив, давно ли он из Харбина и кого еще он знает там из моих знакомых, он сказал, что не слышал обо мне от Михайлова и от Фоменко. Мое впечатление от этого человека таково, что, это, по всей видимости, иностранец, вернее всего поляк (судя по легкому акценту), живший в России или много вращавшийся в русской кампании.
Первый случай установления соответствующей связи выразился в следующем: в конце сентября 1936 г. я получил у себя в квартире Пушкине письмо, подписанное Ив[ан] Петр[ович] Николаев. Оно содержало просьбу сообщить точное заглавие книги Н.Д. Кондратьева о сельском хозяйстве, изд[анной] в г. Вологде. Все это я сообщил в ближайшие дни, получив нужную справку у B.C. Кизенковой, у которой или была эта книга, или она мне откуда-то достала.
Следующий, второй случай установления связи имел место в декабре месяце 1936 г. Он заключался в просьбе сообщить, какое исчисленье населения СССР я считаю правильным на 1935 г.: 170 миллионов или меньше? На это я ответил, что эта величина мне кажется предельной. Два письма были написаны от руки одним и тем же почерком на простой тетрадной бумаге в клетку и были в простых конвертах.
В дальнейшем, третьим письмом, полученным мною, было письмо в конце апреля 1937 г., оно содержало вопрос о том, не имею ли я каких-либо сведений о резуль- татах переписи по вопросу о верующих. На этот вопрос я написал, что таких данных сейчас никто не имеет, но что общее мнение*, что число явно выше, чем можно бы- ло думать. А об этом я указал, что несколько известных мне домах (напр[имер], в доме, где живет моя сестра (А.К. Сетницкий - грузины)), число, показавших себя ве- рующими, доходит до одной трети. Запрос по этому поводу был написан на пишущей машинке.
5. В июне месяце 1937 г. (числа 20 или 22) у меня опять была встреча около моей квартиры с тем же Николаевым, который также поджидал меня при моем обычном возвращеньи домой. Подойдя ко мне, он сказал, что опять проездом находится в Москве и возвращается из Европы в Китай и хотел повидаться со мной. Он сказал мне, что в этом 1937 г. в Харбине рассчитывают мои связи с информацией об урожае и урожайности в районах Украины и вообще "производящей полосы". Я же в это время был под впечатлением начавшихся энергичных арестов среди служащих КВЖД и заявил ему, что вообще все это дело меня не устраивает сейчас и, что я думаю, что мне придется от всего этого устраниться. Мой собеседник старался убедить меня, что ведь эти данные не требуются и не могут быть получены сейчас, и что вообще к этому времени все переменится. Однако при моей настойчивости он заметил, что мне невыгодно отказываться от этого дела вообще, так как в случае чего мне все равно угрожают неприятности, так как у меня здесь, вероятно, нет моих брошюр о Н.Ф. Федорове (это брошюры, которые мной напечатаны в г. Харбине и в глазах тамошней публики считались контрреволюционными), на мой ответ, что брошюры эти ничего особенного не содержат, он ответил, что, как знать, но вообще советовал мне не беспокоиться. Тут он спросил меня, не знаю ли, где теперь находится Н.В. Устрялов. Я знал от семьи Н[иколая] В[асильевича], что он арестован, но не рискнул сказать ему об этом, а сказал, что кажется он уехал в Калугу. В результате всех этих разговоров я заявил, что сейчас при всех обстоятельствах надо быть мне крайне осторожным и что я прошу мне ничего не писать на дом. Все эти разговоры закончились вопросом со стороны моего собеседника: не знаю ли я, где живут следующие лица: Шаблинский , Орлов и Головко, бывшие служащие КВЖД? Адресов этих лиц я не знал и сказал, что не знаю. Собеседник мой, которого я разглядел хорошо, так как в 1936 г. разговор шел вечером, почти в темноте, а сейчас было еще светло (7-8 часов вечера), является высоким мужчиной; светло-русым, с несколько удлиненным лицом. Говор его напоминает польский, вернее так говорят в Западном крае, одет он был в серый пиджак и синие брюки. Кепка под цвет пиджака. Одежда, похожая на принятую в Москве, но качеством лучше.
Н. Сетницкий
10 сентября 1937 г.
Макаров В.Г. Русский философ Николай Сетницкий: от КВЖД до НКВД // Вопросы философии: Научно-теоретический журнал. 2004. – №. 7, С. 136 - 157.
Теги: Репрессии, Япония, Китай, Харбин
Добавлено: 09.10.2013
Связанные личности: Сетницкий Николай Александрович