ПАН СОТНИК ПОКОТИЛОВ
Среди многочисленных рукописей редакционного портфеля журнала «Русский архив», оставшихся неопубликованными, преобладают материалы по истории XVIII и XIX столетий. Ниже публикуется одна из немногих сохранившихся в архивном фонде редакции рукописей, относящихся к более раннему периоду русской истории*.
Ее автором является Леонид Борисович Вейнберг (1853—1901), перу которого принадлежит свыше десятка опубликованных работ по истории Воронежского края и соседних с ним областей. Это не только исторические очерки и отдельные материалы по истории Воронежской, Пензенской, Рязанской, Саратовской губерний, а также Украины, но и публикации документов**. Вейнберг был членом и секретарем Воронежского губернского статистического комитета, активно печатался в Трудах Рязанской, Пензенской и Саратовской губернских архивных комиссий. В двух номерах «Русского архива» за 1887 г. П. И. Бартенев поместил «Очерки стародавнего местного быта» Л. Б. Вейнберга.***
Публикуемая рукопись является историческим очерком, т. е. принадлежит к жанру, довольно популярному среди историков и бытописателей событий, имевших место до формирования современного русского языка, что объясняет ее языковые особенности данного текста.
В ней говорится о происшествии, случившемся в конце XVII в. в Ольшанске, одном из окраинных городков Воронежской губернии, построенном по указу царя Алексея Михайловича в 1645 г. Описанное событие носит характер чрезвычайный и все же довольно хорошо отражает господствовавшие в то время нравы, произвол власти, покорность населения и несовершенство законов, которое, однако, в данном случае спасло людей, попавших, казалось бы, в безвыходное положение.
Рукопись целиком написана рукой автора. Судя по редакторским пометам Бартенева, она предназначалась к публикации в «Русском архиве», однако на его страницах так и не появилась. Причиной могла послужить ее тематическая близость историческому очерку Вейнберга «Полковник Голоскок», напечатанному в № 7 «Русского архива» за 1887 г.
При публикации сохранены подчеркивания оригинала. В фигурные скобки помещены слова, зачеркнутые П. И. Бартеневым, в квадратные — слова, им вписанные.
***
Широко раскинулись Малороссийские поселения Заднепровских Черкасс по всей Польской Украйне к концу XVII столетия. Постепенно заселялись ими Южно-Русские степи, дотоле необитаемые по причине опасного соседства Ордынских хищников, Крымцев и Ногайцев, тогдашнего бича {всех культурных народов} Восточной и Средней Европы. Особенно густо селились переселенцы-Малороссы по среднему течению реки Дона и ее притоков. Города их, Коротояк, Землянск, Ольшанск, Усерд и другие, управляемые, смотря по обширности {населенного пункта} [своей], то есаулами, то сотниками, которые, в свою очередь, подчинялись полковнику, т. е. начальнику всего Острогожского полка, {резиденция которого была} [жившего] в Острогожске, где находился и Полковой Приказ — высшее местное административное учреждение, в котором чинились суд и расправа над местными гражданами, впрочем, только «Черкасской породы», потому что «Русских людей» ведал особый воевода из Великороссиян, живший также в Острогожске и имевший там свою особую Приказную Избу с подьячими.
Тихо текла жизнь на Украйне вообще, а в городе Ольшанске в особенности, жители которого, погруженные в свои ежедневные занятия, и не предчувствовали надвигавшейся над Ольшанским горизонтом тучи, нарушившей самым неприятным образом тихий покой добрых Ольшанцев. Случилось вот что: Ольшанском управлял сотник Покотилов — грозный начальник, пред которым трепетала вся Ольшанская Сотня. Сотнику понравилась молоденькая жена местного дьячка красавица Маланья. Чтобы овладеть ею, необходимо было «изобразить» дело. За предлогом ходить было не далеко: пропали конские железа и нашлись у Маланьицы. Маланьицу арестовывают, отводят к Пану Сотнику, который ее запирает у себя. На беду грозного сотника, дьячек оказался близким родственником местного священника, о. Кириллы. Отец Кирилл, человек необыкновенной доброты, пользовался всеобщим уважением и любовью; его в особенности любили за горячую готовность выручать бедных и угнетенных. Сотник Покотилов, несмотря на свой крутой нрав, никогда не дерзал отказывать батюшке, когда тот являлся выручать, т. е. брать на поруки, какую-нибудь несчастную жертву, попавшую в железные лапы грозного Сотника. Можно представить себе негодование батюшки, когда он узнал, что Сотник осмелился арестовать его родственницу, да еще с какой целию! Ведь это было всем наглядно.... Самолюбие батюшки было сильно затронуто и он решился отомстить бесцеремонному Сотнику....
Узнав о случившемся, добрые граждане города Ольшанска сильно встревожились. Положение их, в самом деле, было крайне незавидное. С одной стороны, в случае дело дойдет до суда, показать против грозного пана Сотника и думать нечего — на смерть запороть может, с ним шутки плохие; с другой — как показать против такого доброго и славного батюшки, как о. Кирилл, постоянного своего защитника от разных притеснений? Добрые Ольшанцы подумали, посоветовались и порешили: в случае дело дойдет до суда и их потребуют к допросу, то показывать так, чтобы обелить батюшку, обелить страшного пана Сотника, и главное усердно позаботиться самим выбраться сухими из воды. Порешив таким образом, добрые Ольшанцы несколько успокоились и некоторые из них начали подумывать, что батюшка не затеет суда, и терпеливо выждет, пока эта Маланьица «нехай ее бис», надоест пану Сотнику и он ее сам прогонит; но другие высказали опасение, что батюшка не на шутку рассердился.
Опасения Ольшанских граждан вскоре оправдались. Батюшка в самом деле послал в Острогожск Челобитную и письмо к полковнику. В челобитной на имя Государей Иоанна и Петра Алексеевичей1 батюшка, не касаясь личности и служебной деятельности своего противника, жаловался лишь на нанесенное ему оскорбление. В прошлом, Государи, 1692 году, писал о. Кирилл, ходил я, богомолец Ваш, в г. Ольшанске к Ольшанскому сотнику к Петру Покотилову для взятия на поруки того ж Покровского приходу дьячковой жены. А она сидела у него сотника за караулом, не ведомо за что. И в то число как я богомолец Ваш к нему приходил, он сотник, меня, богомольца Вашего, бранил всякими непотребными матерными скверными браньми, неведомо за что. В конце челобитной батюшка просил пожаловать его: прислать из Острогожска в Ольшанск кого пригоже для допроса Сотника и сторонних людей, при ком Покотилов бранился и разыскать подлинно, учинить милостивый указ по Государеву указу и Соборному Уложению.
В секретном письме на имя полковника Ивана Семеновича Саса о. Кирилл не ограничился жалобой на нанесенное ему оскорбление, а распространился и о личности и служебной деятельности Сотника, аттестуя его с дурной стороны. «Двухстотаго году2 перваго и другаго походу3», писал батюшка, неудачно пытаясь выражаться по малороссийски, «вельможнаго стольницкаго и пулковницкаго ведома сотник Петр Покотилов зуставлял казаков Ольшанских даша и брав с них поминки4:
— с Гаврила Чеплинскаго — лисицу и мешок проса,
— Никона Пушкаренко — куницу и пару колес,
— Максима Хведорченко — полтину,
— Василия Виника — возок,
— Корнея полщика5 Винника — бчоли6,
— Гришки Сенченко — полтину,
— Нехведа Брянцева — суконце и перепуск вина,
— Гришки Старченко — бчоли и осмачку7 пшеницы» и т. д.
Помимо взяток в письме указывалось еще на целый ряд злоупотреблений по службе и на превышение власти со стороны Покотилова. «Сотник Покотило держит калавуры8 у своюм дворе, не ведомо для чего: Осударской казны у него нет, а Осударских полковых казаков бьет и мордует не судом». Из без вины виноватых, в великом множестве побитых разнузданным сотником, особенно пострадали, по словам батюшки, полковые казаки: Шабелкин, Клешня, Бублин, Вернигоров, Павлючко и Туру-Борода. В заключение батюшка жаловался и на свои собственные личные оскорбления: «и меня богомольца твоего, вон Сотник бранив скверными словами и глаза заплевав невинне... и мине б богомольцу твоему и всему приходу моему вовсе б от его Петра не разориться».
Полковник Иван Семенович Сас был слишком развитый по своему времени человек, чтобы не оценить по достоинству благородный поступок батюшки, не обмолвившегося в своей челобитной не единым словом о тяжких преступлениях сотника при снаряжении им казаков в поход, за которых перед Правительством был ответственен он, полковник Сас. Изложи батюшка в своей челобитной то, что он писал Сасу, и последнему, чего доброго, не миновать суда и лишиться должности полковника, должности столь выгодной, что положительно надо было иметь недальновидность изменника Ивана Дзиньковского, чтобы не ценить ее. Совсем другое дело, когда батюшка известил его частным письмом. Ему, полковнику, не трудно обставить дело так, чтобы противозаконные поступки негодного сотника казались обнаруженными им, Иваном Семеновичем, и им же тогда будет производиться дознание в качестве преданного интересам Московского Правительства полковника и в качестве строгого, неподкупного судьи.
Признательный полковник Сас не оказался в долгу у о. Кириллы. Челобитная и письмо поступили в Полковую Избу в Острогожске в Феврале 1693 г. и в тот же день был командирован в Ольшанск для производства розыска отставной полковой есаул Михайла Мальцев. Присыльный человек Михаил Мальцев или Мальченко, как его называли малороссы, был известен всему полку своей честностью и добросовестностью и лучшего выбора, как был уверен и сам батюшка, трудно было сделать. Прибыв в Ольшанск Мальцев удалил Покотилова от должности, до вершения дела и приступил тотчас к производству дознания. Все лица, на которых ссылался о. Кирилл, были потребованы в суд к допросу. Потерпевших расспрашивали каждого порознь.
Вызвали Гаврила Чаплинского.
— Гаврила, — обратился к нему Мальцев, — признайся по чистой правде: брал ли у тебя сотник Покотилов лисицу в виде взятки?
— Какая взятка? — заговорил Гаврила Чаплинский, — никакой взятки у меня пан сотник не брал, а дал я ему лисицу сам, своею волею, за то, что он меня от похода освободил, когда Острогожский полк собирался в поход с полковником Петром Алексееевичем Булартом в Царево-Борисов, а насильно пан сотник у меня той лисицы не брал.
— Ну-с, а за что ты ему мешок проса преподнес, тоже не взятка?
— Ни, ни взятка, стоял на своем казак Чаплинский, проса де мешок ударил я челом пану сотнику в честь.
— Значит сотник тебе никаких обид не чинил?
— Ни, ни налог, ни взятков никаких насильных мне пан сотник не чинил николи.
Чаплинского заступил казак Никон Пушкарев, Пушкаренко он же.
— Петр Иванович у меня взял куницу за то, что меня от похода освободил, — объяснил Пушкаренко.
— Значит он у тебя взятку брал? — заметил Мальцев.
— Ни, не взятка: куницу он взял не насильно и не грабежом.
В этом наивном ответе полкового казака Пушкаренко сказался оригинальный взгляд на незаконные поборы придонского жителя XVII в. Взятка очевидно считалась ими незаконной лишь в таком случае, если бравший никаких услуг взамен ее не оказывал, если же взамен ее оказывалась услуга, хотя бы и незаконная, преступная, то взятка теряла в их глазах свою темную сторону и превращалась в благодарность, в знак чести. С другой стороны, и суд держался своеобразного взгляда в отношении подкупа. В глазах судьи взятка почти теряла свое порочное значение, когда она не имела характера вымогательства и насильства: в тоже время наказывался только мздоимец, а не мздодавец. Вот почему в данном случае казаки так храбро заявляли судье о преподнесенных им благодарностях, в честь, пану сотнику.
Третий, казак Карней, сполник первого, заявил, что пчел он дал пану сотнику за ту же услугу, какую сотник оказал первым, а взяток с него сотник николи не брал: ни грабежу, ни налог пан сотник мне и ему не чинил.
Потребовали к допросу Григория Старченко.
— Взятки брал у тебя сотник Петр?
— Ни, не взял. А я дал ему сам по своей воле, в честь, пчел, а насильства и грабежа мне от пана сотника не было.
— А осмачку пшеницы за что же ему дал?
— За то, что от похода освободил, не погнал меня с полком, а иной налоги и грабежу пан сотник Петр мне никакой не чинил.
За ним был потребован полковой казак Василий Винник.
— Ты, Василий, нам что скажешь?
— Да що скажу? Пану сотнику значит я возовые драбини со всею возовою снастью делал, кроме колюс, колюса я не делал.
— Что же, в честь что ли?
— Ни, не даром.
— Сколько же ты получил?
— Пан сотник заплатил мне за все четыре алтына.
— Значит, взяток он у тебя не брал?
— Ни, ни грабежу, ни налог николи от него не бывало.
К допросу был потребован Нефед Брянцов, — один их тех многочисленных Великороссиян, кои записались у Саса в иноземцы-черкассы к крайнему огорчению острогожского воеводы Иевлева, с отчаянием представлявшего на вид Правительству, что если не будет запрещено иноземцу Сасу записывать Русских в острогожские казаки, то он Иевлев в скором времени надеется представлять в собственном лице единственного Русского в г. Острогожске.
Интересны показания, которые давал Брянцов. На вопрос Мальцева, не брал ли у него чего нибудь сотник Петр, Брянцов отвечал чистым русским языком:
— Брал де, у меня сотник перепуск вина, да брал то взаем. Случилось ему без вина остаться и я ему одолжил перепуск, а когда он вернулся со службы, то, не имея собственного вина, расчелся за вино деньгами и я получил с сотника за тот перепуск вина восемь алтын наличными деньгами.
— Ну-с, а суконце за что сотнику подарил?
— Тоненького сарафанного суконца на портища сотнику я, Нехвед, дал. А дал я ему суконце за то, что сотник меня на службу не погнал и в нетях не записал. А ныне я, Нехвед, Острогожскому присыльному, полковому казаку Илье Скляеву уплатил пеню сполна.
— Не обижал и не грабил тебя сотник Петро? Припоминай-ка.
— Никак нет. Сотник меня никогда не обижал и не грабил.
Брянцова заступил полковой казак Максим Федеренко. Федеренко рассказывал, что сотник, когда казаки собирались в поход, оставил его дома, и за это он, Федеренко, сам своею волею, а не насильно подарил сотнику полтину.
— Значит ты находился в нетях?
— Ни, ни, возразил увертливый казак, вин меня оставил для подвод.
— Не было ли налога и не вымогал у тебя взяток сотник?
— Ни, ни налог, ни взяток у меня пан сотник даремных никаких не брал.
Этим был закончен допрос лиц, которые по извету батюшки пострадали карманом. Из допросных речей мы видели, что добрые Ольшанцы прекрасно исполнили заранее обдуманную роль и таким образом достигли цели: обелили любимого батюшку, признав все случаи преподнесений, указанные в извете, обелили и страшного сотника, приняв на себя инициативу преподнесений — и таким образом свои собственные плохо защищенные спины от грозной палицы пана Петра.
Мальцов перешел к допросу лиц, коим по извету батюшки, сотником были нанесены побои.
Пред Мальцевым предстал полковой казак Шабельник.
— За что тебя бил сотник? — обратился к нему прямо Мальцев.
— Был я с казаком Матвеем Кравцем у Федора Чаплинского и пили мы там вино. Тут же пил с нами в ту пору русский стрелец Фома Пономарев, который упившись начал нас клепать шапкою, зипуном и деньгами. За тот поклеп Кравец подрался с стрельцом; в драке пролил наше вино и мы с него за это взяли зипун вперед до уплаты пролитого вина. После этот самый стрелец, напившись снова пьяный, ходил к пану сотнику и бил челом на меня, что будто бы я взял грабительски у него зипун и деньги. И за этот ложный извет я, Степан, был посажен сотником в колоду, а по освобождении из колоды пан сотник обязал меня выплатить харчи стрельцу.
— Все таки не вижу, за что же тебя бил сотник? — допытывался Мальцев.
— Значит, как присудил пан сотник платить харчи, и я Степан отдал тому русскому стрельцу по его сказке харчей десять денег и хотел я ехать в Острогожск к самому полковнику, к Ивану Семеновичу, просить подлинный розыск. Про это узнал пан сотник, потребовал к себе и бил меня палицею; но иных налогов и бою пан сотник мене не чинил, поспешил прибавить Шабельник в оправдание своего сотника. Шабельника отпустили. Потребовали полкового казака Остапа Вернигорова.
— Остап, бил тебя сотник?
— Бил.
— За что?
— Бил меня сотник за то, что будучи в полку, добул мой племянник Ивашка Сопрунов мушкетное ойстро9 и положил его в обчей воз с паном сотником. За такую дерзость пан сотник велел сыскать моего племянника и бить плетьми и в тоже время допытаться от него, не знал ли и я, Остап, о том ойстре. Когда снова положили моего племянника, чтобы во второй раз бить плетьми, то я учел ему, пану сотнику, бить челом, чтобы пожаловал моего племянника и гнев на милость положил. Но пан сотник ухватя палицу, почал меня ею колотить; но иной налоги и бою мне никакого не чинил, поспешно прибавил осторожный казак.
Вызвали полкового казака Туру-Борода, который на вопрос Мальцева, не бил ли его сотник, отрапортовал быстро:
— Как же, бил, но бил меня за дело, потому когда был я на службе в Змиеве, в полку, то я, находясь на карауле у пушек с караула и сбежал и пан сотник за мое плутовство учинил мне наказание. А напрасно он меня нигде не бил и не грабил.
Допросы по извету батюшки этим кончились и присыльный человек, Михайло Мальцев, приступил к розыску по жалобе о. Кириллы на сотника Покотилова в личном оскорблении. Был вызван родной брат Маланьи, Тростянский полковой казак Остап Мовчанов.
— Приездили де, мы с братом Петром из Тростянки в Ольшанск, — начал свой рассказ хитрый Остап, — до мельницы для змолоту хлиба, и ходили мы до пана сотника, поклониться. Ну, значит, пришли мы до пана сотника поклониться и он посадил нас хлебом кормить; такоже он нас и вином почтовал. И как, значит, мы сидели у пана сотника, и в ту пору пришел к нему он, поп Кирилло.
— Поп приходил выручать вашу сестру?
— Зачем? Ни, он пришел в гости.
— Почему ты так думаешь?
— Потому он не приходил для выручка сестры нашей Маланьи, что она сестра наша была уже свобожена, а не за караулом.
— Не было ли брани между батюшкой и сотником?
— Ни, брани я, Остап, промеж ними, сотником и попом, никакой не слыхал, покончил свой лживый рассказ почтенный братец пострадавшей; но его опровергнула показавшаяся вслед за ним свидетельница, Ольшанская вдова Екатерина Климова. На вопрос Мальцева, что она знает по этому делу, Екатерина отвечала:
— Пришла де, я, Катерина, к сотнику Петру для челобитья и для извету о нуже своей, а вслед за мной пришел Ольшанский Покровский поп Кирилло и, взойдя в избу, он обратился к сотнику с такими словами:
— За что де, ты сотник шурина моего жену теснишь? На что сотник отвечал сердито:
— Тебе де, попу, дела нет туто! Тогда поп Кирилло сказал сотнику:
— Сколь много людей я уже выручал в моей жизни у тебя и других начальников, а ты почему то не хочешь ныне выдать на поруки жены моего шурина. Разве ты с нею хочешь ночевать?
— На что де, ты, поп, брешешь! — крикнул пан сотник, а батюшка на эти слова заметил пану сотнику укоризненно:
— Тебе де, сотнику, було и смолчать против меня! Когда батюшка перебранивался с сотником, то молодица Маланья в это время находилась тут же; она стояла со своими братьями Мовчанскими. А была молодица за караулом, или в гостях у пана сотника, того не ведаю.
— Сотник Петро плевал батюшке в глаза, или нет? — обратился Мальцев с вопросом к Екатерине.
— В глаза пан сотник батюшке не плевал; но я помню, — добавила Екатерина подумав немного, — что пан сотник плюнул на землю, а не батюшке в глаза.
Осталось допросить Ольшанского полкового казака Федора Есаула, в доме которого случилась покража. Он рассказал:
— Были де, у нашего сотника в гостях Усердский сотник Владимир Медков и Тростянские полковые казаки Остап да Петро Мовчановы. В это время украла у них жена шурина попа Маланья конские железа, а братья ее Мовчаненки поклепали ими казаков, находившихся у жены дьячка Михаила; за это воровство и за бесчестье усердского сотника, наш сотник посадил Маланью за караул. Когда батюшка узнал, что Маланью забрали, то пришел сам взять ее обратно и сказал пану сотнику:
— Что де, тебе за дело шурина моего жену теснить? Разве де, ты с ней хочешь ночевать? На что пан сотник возразил:
— На что де, ты, поп, брешешь!
Тогда между ними началась брань. Но плевал ли при этом пан сотник батюшке в глаза или нет, то того я не видел и не знаю.
Тем дело и кончилось, и кончилось оно, надо сказать правду, так удачно, как редко случается, — можно сказать, к общему удовольствию. *-Сотник Покотилов поступил великодушно: он продержал Маланью у себя некоторое время, а затем отпустил ее домой, к неописанному восторгу дьячка Михайла и всех граждан г. Ольшанска. Злые языки, правда, уверяли, что пан сотник отпустил Маланью лишь потому, что она уже успела ему надоесть; другие, напротив, более догадливые, поняли, что сотник отпустил ее, желая тем самым оказать внимание обиженному батюшке. Как бы то ни было, не имея возможности восстановить истину, почему именно была наконец отпущена домой красавица Маланья, мы вынуждены предоставить решение этого вопроса сообразительности благосклонного читателя.-*
Член-секретарь Воронежского губернского Статистического Комитета Л. Б. Вейнберг [в особую строку петитом].