Не пожалуете ли вашего ножа разрушить арбуз?

«А как в сие время Пугачев говорил что-то с одним старцем, всех прочих древнейшим, то Чумаков и Творогов, близ коих стоял и Федулов, подошли к нему и просили: «Государь, батюшка, не пожалуете ли вашего ножа разрушить арбуз; ибо нет здесь ни у старцев, ни у наших нет того большого ножа, коим бы можно было перерезать сей невидимый арбуз».

Он, говоря со старцем, вынул нож из ножен, отдал Творогову и оборотился посмотреть, как будут оный резать. Но вдруг слышит от Чумакова, Творогова и Федулова один голос: «Мы обманывались — ты не государь, а изменник и бунтовщик!»

Услыша сии громовые слова, в одно мгновение бросился Пугачев из шатра и прямо к своей лошади, а старцы, все пятеро, попадали от страха на землю. Но вместо оной увидя другую, которую подвел ему один казак, вскочил на нее как только мог, а казак, подавший ему лошадь, пред ним во весь дух ударился скакать к лагерю, крича: «Измена! Измена!», что увидя и услыша стоявшие в карауле и при них Коновалов, ту минуту ударили тревогу, крича: «Измена! Измена!», бросились на встречу к Пугачеву, но за ним уже близко насакали Творогов, Чумаков, Федулов и прочих 40 человек и более с теми, которые его провожали, схватили его, Пугачева, которого отнимать бросился было Коновалов, но в минуту изрублен почти в куски, а прочие бывшие с ним удалились, кто в лагерь, кто куда мог, и весь воинский стан рассыпался».

(Прим. редактора): Весь рассказ Рунича в обоих редакциях о поимке Пугачева заслуживает особого внимания. Необходимо заметить, что у Пушкина (История Пугачевского бунта, издание 1859 г., т.VI , стр. 109) помещен рассказ о том же, но горазд короче и едва ли достоверный; причем не видно, откуда Пушкин его заимствовал».

Из протокола показаний Е. И. Пугачева на допросе в Яицкой секретной комиссии

16 сентября 1774 г.

«...Отойдя от Царицына верст шестдесят, напал на меня сзади, не знаю, какой-та начальник с великим /л. 137 об./ корпусом. И на утренней заре было сражение, на котором я был разбит, потерял почти всех людей, пушки, двух малолетних дочерей и весь ограбленной мною во многих местах багаж.

Бежал я с яицкими казаками и с несколькими крестьянами, с женою и с большим сыном к Волге. И в торопости многия вплавь, а я с женою в лотке переехали на остров. А как с онаго еще надобно плыть, то Перфильев, не знаю, — для чего, остался и с ним несколько толпы моей людей. Переехав с острова Волгу на луговую сторону и, отъехав несколько верст, начевали.

Отсюда послал я толпы своей полковника Пустобаева с одним казаком поискать потерянной им одежды, которой между тем хотел найтить и Перфильева, но он, поехавши, ко мне обратно уже не бывал.

Я же с казаками, коих тут было сто шестдесят четыре человека, поехали в степь (Далее в черновике протокола зачеркнуто: «ехали два дни без воды, наехали» (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.57об.)). Потом разсуждали: куда ехать? И по многим разговорам согласились ехать на Узени, а там, собрав людей побольше, вытти на Нижнюю Яицкую дистанцию, собрать там казаков, взять Гурьев, пуститься на судах в море и плыть в какия ни есть орды, согласить /л. 138/ оныя и вытти паки в Россию. [103] Когда ж на Узени приехали, то толпы моей чиновный люди (Далее в черновике протокола зачеркнуто: «умыслили меня» (ЦГАДА Ф.6.Д.663.Л.57об.)), соглася к тому других, меня арестовали. (Далее в черновике протокола зачеркнуто: «и хотели вести в Яицкой городок, и повезли. Дорогою хотел было я от них на лошади [бежать]» (ЦГАДА ф.6.Д.663.Л.57об.)) А как сие было со мною зделано за речкою Узенями, и учинено то немногими людьми, ибо большая часть толпы моей казаки оставались на другой стороне речки, то я хотел было к ним на лошади ускакать и их уговорить, чтобы они за меня вступились, и тех, кои меня заарестовали, самих перевязали. Однакож, когда я поскакал, то Иван Творогов с другими, нагнав меня, поймали и везли на худой лошади сутки.

А как в одно время стали обедать, то я схватил было саблю и хотел тех первых начинщиков, кои меня арестовали, то есть Федулева и Чумакова рубить. Однакож я осилен, и зделан был за мною присмотр еще больше. И так везли к Яицкому городку.

Потом наехал на нашу толпу высланной из городка сотник, которой, поговоря с прежними моими сообщниками, сказал наконец: «Для чего, естли задумали весть меня (Ошибка в оригинале; правильно: «его») в городок, не связали?» А как те сообщники мои еще и в то время думали, что я государь, то вязать меня не хотели. Потом объявленной сотник посадил меня в колодку. И так привезен в Яицкой городок, в секретную /л. 138об./ коммисию, где во всем вышеписанном и спрашивай.

В заключении ж сего объявляю.

Когда я еще шел к Казане, то просили меня яицкия казаки, чтоб итти в Москву и далее, на что я был и согласен. Когда же был под Казанью разбит и перебрался в малом числе толпы чрез Волгу, то хотя великую толпу и собрал, но к Москве уже итти не разсудил, а пробирался на Низ, куда бы разсудилось. Не дошед до Саратова, уговаривали меня казаки, чтоб со всею толпю, коя была в великом числе, итти в Яицкой городок, там перезимовать и опять вытти в Русь для докончания моего намерения. Дворян и офицеров, коих убивал большою частию по представлению яицких казаков, а сам я столько жесток отнюдь не был, а не попущал тем, [104] кои отягощали своих крестьян, или командиры — подчиненных; также и тех без справок казнил, естли кто из крестьян на помещиков в налогах доносил. Солдат для того в толпе своей не имел, что они для меня в службе не годятся. А когда в пехоте была надобность, то я приказывал спешиваться казакам, кои все то делали, что и солдаты.

Дальнаго намерения, чтобы завладеть всем Российским (л. 139) царством, не имел, ибо, разсуждая о себе, не думал к правлению быть, по неумению грамоте, способен. А шол на то: естли удастся чем поживиться или убиту быть на войне — вить все я заслужил смерть, — так лутче умереть на войне».

Допрашивал в Яицком городке в отделенной секретной комиссии Савва Маврин.

На лл. 100 — 139 внизу страниц, под текстом скрепа:

Канцелярист Степан Пенчуков.

ЦГАДА. Ф.6.Д.512.Л.100 — 139. — Подлинник. Опубл.: Вопросы истории. 1966. № 3. С. 132 — 138; № 4. С. 111 — 123