Сегодня и вчера

1744 год. Крах дипломатической миссии маркиза де ла Шетарди в России. Во время войны за Австрийское наследство французский посланник при русском дворе маркиз де ла Шетарди, пытавшийся склонить Россию к сближению с Францией в пику Австрии, был выслан из России в результате интриги вице-канцлера Бестужева, перехватившего его депеши…

...Получилось так, что в 1742 году судьбы европейской дипломатии решались в Петербурге. Не принимая непосредственного участия в военных действиях, Россия тем не менее в любой момент могла поддержать одну из конфликтующих сторон, могла присоединиться к защитникам Прагматической санкции — к морским державам или к Австрии, могла выступить против Фридриха, против Людовика, а может быть, и против них обоих. Прусский король, объятый страхом, ускорил переговоры о мире с Марией-Терезией, а та, встревоженная продвижением войск под командованием де Ноайя, предпочла пожертвовать Силезией и графством Глац ради того, чтобы избавиться от одного из своих противников. Предварительный договор был подписан в Бреслау 11 июня 1742 года; в результате французы и австрийцы остались на полях сражений лицом к лицу, что привело Людовика XV и его министров в немалое замешательство.

Рассчитывая на гипотетическую поддержку Елизаветы, Версаль вознамерился отстранить опостылевшего Гогенцоллерна от северных дел. Ведь Фридрих вел себя так, как будто забыл, что Бель-Иль в начале 1741 года, еще не получив на то согласия своего министра (Флери подписал официальный документ лишь в мае того же года), заключил с Пруссией договор о союзе. По приказу Амело, отвечавшему, впрочем, его собственным убеждениям, Ла Шетарди обвинил философа из Сан-Суси, прежде считавшегося франкофилом, в предательстве интересов Франции. Воспользовавшись присутствием французских войск на германской территории, утверждал французский дипломат, прусский король поспешил свести счеты со своими соседями, в частности с Фридрихом-Августом Саксонским, возведенным на престол Ягеллонов при активном участии России. В долгой беседе с глазу на глаз Ла Шетарди предупредил Елизавету о возможном разделе Польши, который будет произведен против воли России. Следующим же объектом притязаний Гогенцоллерна сделается Российская империя: рано или поздно прусский король пожелает присоединить к своим владениям Курляндию и окажется, таким образом, в двух шагах от Петербурга. Елизавета, однако, выслушала устрашающие речи своего благодетеля с большим спокойствием и в панику не впала. Больше того, она предпочла сблизиться с потенциальным противником Версаля, высказалась за мир в Германской империи и подписала в свой черед Бреславский договор, дабы «скрепить» доброе согласие и дружбу между Пруссией и Австрией. Молодая императрица предпочитала не военные, а дипломатические способы разрешения конфликтов; она желала прекращения «войны, начатой вопреки желанию России». Елизавета хорошо усвоила уроки Бестужева и охотно исполняла роль «наследницы величайшего государя всех времен», сам же Бестужев тем временем внимательно наблюдал за интригами французов и пруссаков, подмечал их слабости, придумывал способы им отомстить.

Ла Шетарди допустил грубую ошибку, недооценив значение петровской легенды. Он надеялся манипулировать женщиной, плохо приспособленной к решению государственных задач; в действительности же ему пришлось иметь дело с российской императрицей — надменной, убежденной в собственном величии и согласной доверять бразды правления лишь тем, кто разделяет это ее убеждение. Рассуждения маркиза о незащищенности русских границ оскорбляли Елизавету; Ла Шетарди слишком часто напоминал императрице о том, чем она обязана Франции, слишком усердно подчеркивал важность своего пребывания в российской столице и в конце концов стал раздражать государыню. Еще одна ошибка: француз напрасно пугал дочь Петра очередным дворцовым переворотом, который положит конец ее царствованию. Это была ахиллесова пята Елизаветы: она жила в постоянном страхе перед возможным возвращением на престол малолетнего Ивана, однако по свойствам своего характера предпочитала не думать о неприятных предметах; тот же, кто ей на них указывал, напоминал ей о ее слабостях и тем приводил в ярость. Ни Амело, ни Морепа, ни Людовик XV не понимали, как велики перемены, происшедшие в России, не осознавали, что она превратилась в великую державу. Они полагали, что российская императрица будет питать к ним вечную признательность за организованную их стараниями скандинавскую коалицию. В этом деле Ла Шетарди отстаивал только интересы Франции; он-то первым и ощутил, что прежняя тактика, сводившаяся к сеянию розни между потенциальными союзниками, успеха не приносит. Удача покинула маркиза: он не смог помешать подписанию Бреславского договора, способствовавшего сближению Австрии, Пруссии и России. Что же касается договора, заключенного в Або (1743), то он оказался катастрофичным и для Швеции, и для Франции; из-за неловкости французского дипломата, а также из-за двусмысленности его статуса часть Финляндии до реки Кюмени отошла к России, а отношения между Парижем и Петербургом были напрочь испорчены. Банальная интрига, затеянная Бестужевым, вынудила Версальский кабинет отозвать незадачливого Ла Шетарди; летом 1742 года, к радости российских политических кругов, он покинул Петербург…

… Французские дипломаты сами ускорили свое падение: весной 1744 года Дальон и Ла Шетарди повздорили из-за денег и подрались. Любимец императрицы, возведший ее на трон, был ранен в руку, соперник его щеголял «с подбитым глазом». Об этой скандальной истории писали газеты, судачили придворные; плоские оправдания маркиза никого не убедили. Русскую столицу наводнили карикатуры. Такой союзник, слабый и смешной, никому не был нужен. Ускорил падение Ла Шетарди и его двусмысленный статус (и не посланник, и не частное лицо).

Людям Бестужева удалось — возможно, при помощи секретаря французского посланника — перехватить донесения Дальона и Ла Шетарди. Первый сообщал в Версаль о том, что очень скоро Бестужев и секретарь кабинета Бреверн будут уволены, ибо станет совершенно очевидным их пособничество Брауншвейгскому семейству. Оба, и Бестужев, и Бреверн, тотчас поднесли Елизавете письмо с опровержением этих обвинений и жалобой на иностранных дипломатов, которые осмеливаются «ставить под сомнение их преданность императрице» и вмешиваться во внутренние дела России; они пользовались случаем вновь повторить, что готовы «дать разрезать себя на мелкие кусочки ради Ее Императорского Величества и истинных ее интересов. Патетический тон министров тронул императрицу, однако не заставил ее принять решительные меры против французов. Тем не менее почва была уже подготовлена, и теперь требовалось только дождаться новой оплошности противников, чтобы окончательно убедить государыню: доверять следует не кому иному, как Бестужеву. В письмах, перехваченных в следующий раз — и даже не шифрованных, — Ла Шетарди очень метко характеризовал придворные группировки и партии, определял роли, которые играют люди, их возглавляющие, преследуя вполне очевидную цель — доказать своему начальству, что его присутствие в русской столице совершенно необходимо и на пост полномочного министра следует назначить именно его. Вице-канцлер, истолковав каждую фразу этого письма во вред писавшему и, следовательно, к собственной пользе, обвинил своего врага в намерении образовать собственную группировку и вмешаться в дела тайной канцелярии, что привело Елизавету, и без того недовольную двусмысленным статусом своего благодетеля, в крайнее раздражение. Бестужев обнаружил и нечто более серьезное: в своих шифрованных донесениях Ла Шетарди описывал императрицу в весьма нелестных тонах, как женщину недалекую, легкомысленную и «управляемую», окруженную министрами, которых очень легко подкупить. Хуже того, он не обошел молчанием и любовные похождения царицы, вплоть до ее отношений с духовными особами. Вице-канцлер предъявил эти разоблачительные документы (общим числом 69) во время заседания Императорского совета, или Конференции, в присутствии императрицы. Оскорбление, таким образом, было нанесено публично. По зрелом размышлении Елизавета приказала в двадцать четыре часа выслать Ла Шетарди из Петербурга, причем маркиз был назван «бригадиром французской армии» — ведь в качестве посланника французского короля он находился бы под защитой международного права и его высылка неизбежно спровоцировала бы европейский скандал. Версаль дезавуировал высланного — взгляды маркиза де Ла Шетарди как частного лица не имели никакого политического значения; для проформы, впрочем, лишь только он оказался во Франции, маркиза, равно как и его секретаря, арестовали. Морена поспешил аккредитовать при петербургском дворе Дальона и присвоить ему звание полномочного представителя Франции и жалование посла. Ему выслали верительные грамоты, где Елизавета именовалась императрицей (титул, который к этому времени уже признали за дочерью Петра I Австрия, Англия, Пруссия и даже избранный император Карл VII, но в котором до сих пор отказывал ей большой блюститель церемониальных тонкостей Людовик XV).

В конечном счете Елизавете вышла из всей этой истории победительницей и потому хотела забыть о неприятном инциденте. Между тем все консульства и посольства России получили официальное сообщение о «злодеяниях» француза, подписанное главою Коллегии иностранных дел. Для пущей важности Бестужев признал, что перехватом и расшифровкой писем Ла Шетарди занималась не только Тайная канцелярия, но и он, вице-канцлер, собственной персоной. У этой провокации имелась и другая цель; реакция придворных и дипломатов на высылку Ла Шетарди позволяла определить их принадлежность к дружескому или враждебному лагерю. Бестужев торжествовал: он не только устранил своего главного врага и ослабил его партию, но и сумел узнать истинные чувства некоторых дипломатов, до той поры державшихся в высшей степени сдержанно, таких, как посол Карла VII Нейгауз, посланник Фридриха-Августа II Герсдорф или представитель шведского короля Барк, чьи симпатии к французскому клану проявились в полной мере лишь в связи с высылкой Ла Шетарди. Ла Шетарди был главным, но не единственным противником Бестужева; теперь предстояло удалить с политической арены его единомышленников. Маркиза арестовали на следующий день после обеда, на который он пригласил Мардефельда, Брюммера, Лестока, Румянцева и Трубецкого — всех, кто составлял основу франко-прусской группировки. В течение ближайших двух лет все они один за другим попались в сети, расставленные канцлером...