Сегодня и вчера

1574 г. 18 февраля — 23 июня. Генрих Валуа — король Польский и великий князь литовский — Хенрик Валезы.


...В храме Святого Станислава Генрих произнес утвержденный текст клятвы и был произведен обряд помазания. Когда это было совершено, Генрих, с короной на голове, державой и скипетром в руках, сел на трон и, в свою очередь, принял клятву сенаторов. Так началось правление, которое он однажды оценит как самый печальный эпизод своей жизни. Однако, предзнаменования говорили в его пользу: никто в этот день не был убит, случай небывалый в истории коронований польских монархов.

Однако, чудо продолжалось недолго: 25 февраля вспыхнула ссора между кланом Зборовских и кланом Тензинских, что повлекло за собой смерть знатного дворянина Ваповского, имевшего неосторожность вмешаться.

Вот-вот могла вспыхнуть небольшая гражданская война. Генрих, вынужденный выступить судьей и, осаждаемый со всех сторон знатными и могущественными родственниками, счел благоразумным объявить виновным Зборовского и под страхом смертной казни выслать его. Но увы! Подобная умеренность лишь настроила оба лагеря против короля и породила волну пасквилей, которые будут преследовать Генриха до самой смерти.

Пожар 28 февраля, уничтоживший половину Кракова, только усилил недоброжелательность по отношению к французам, которых обвинили в поджоге.

Так, с самого начала были омрачены отношения короля и его подданных. Генрих старался не разочаровывать народ, поддерживать церковь, согласие и справедливость. Увы! повсюду он видел лишь нищету, раздоры, клевету. Он совершенно не мог понять нравов и обычаев своей новой родины.

Воспитанный на французском понимании королевской власти, которое основывалось на римском праве, он приходил в отчаяние от этой анархической республики, согласно законам которой король был бессилен без единодушной поддержки всех остальных. И в довершение ко всему, его унижали, постоянно уменьшая средства на содержание королевского дома, сводя их к ничтожным и смешным суммам.

Молодой монарх взбунтовался. Он принял решение «признать своей собственностью помещения дворца, как это принято во Франции», и при поддержке своей свиты преуспел в этом. Но грустные мысли одолевали его. Он постоянно сравнивал себя с Марией Стюарт, которая тоже покинула Францию ради страны, населенной коварными и диковатыми людьми. Вспоминая события, непосредственно последовавшие за его коронацией, он вопрошал себя, не взбредет ли полякам в голову подражать шотландским мятежникам. Некоторые воеводы уже позволяли себе говорить с Генрихом таким тоном, что слезы бешенства наворачивались ему на глаза.

Но это еще было не самое страшное! В одном из дворцов его ждала принцесса, сорокавосьмилетняя старая дева, с лицом вытянутым и унылым и красноватыми глазами навыкате. Она ждала, когда прекрасный рыцарь, которого она полюбила, едва увидев его портрет, придет избавить ее от преследований, которым она подвергалась из-за своего несметного богатства.

Инфанта Анна, сестра покойного короля Сигизмунда-Августа, была последней представительницей династии. После смерти брата о ней ходило столько сплетен, что она желала только умереть. Желание жить вернулось к ней, когда она узнала, что на польский престол взойдет Валуа, и особенно, когда стало ясно, что им предстоит сочетаться брачными узами.

«Если будет наследник, в королевстве воцарится мир», считали люди. А поскольку новая династия будет связана с предыдущей, избранный монарх будет освящен божественным провидением.

Генрих посетил Анну в первый же вечер своего прибытия, да и впоследствии он не раз наносил ей официальные визиты. Однажды он несколько задержал ее руку в своей, после чего принцесса оказалась так взволнованна, что не могла ужинать. Но так же как и во время переговоров о браке с Елизаветой Английской, так и теперь государственные интересы не могли заслонить образ его возлюбленной Марии де Конде.

Несмотря на разлуку, ее власть над ним была необычайна. Перед тем как садиться за письмо к ней, Генрих вскрывал себе вену и обмакивал перо в собственную кровь.

Заседания сейма, посвященные коронации, длились уже два месяца, а до конца было далеко. Сатирические куплеты того времени рисуют образ монарха, который с бессмысленным видом присутствовал на бесконечных дебатах, где каждый депутат изощрялся в красноречии на языке, совершенно для него непонятном...