Сегодня и вчера

Михайловский-Данилевский Александр Иванович. Записки 1814 и 1815. —СПб., 1841. С. 3.

В исходе мая я простился с Парижем. Путь сокращали разговоры с двумя товарищами о необыкновенных событиях, совершившихся перед нашими глазами от Москвы до Сены, о разных приключениях в походах, дивных оборотах войны беспримерной, роскошном Париже и торжестве России. Встречавшиеся нам на дороге французские военные смотрели на нас оком ненавистным. Иначе быть не могло. С восстановлением Бурбонов исчезли мечты французских военных о приобретении почестей, богатств и славы, чем недавний вождь их обольщал свои легионы и подстрекал к подвигам дивным. Офицеры и солдаты Наполеоновой армии, порождение многолетних войн, возросшие в праздности биваков, не знавшие другого отечества, кроме своего полкового штаба, других утех, кроме завоеваний, побед и злоупотребления прав сильного, жаждали, для наполнения пустоты существования их, снова возжечь пламень всемирной войны. Но переехав Рейн, были мы свидетелями совсем иных явлений, среди мирной, торжествующей свое избавление Германии; здесь все сословия единодушно признавали Александра виновником своего благополучия; нас, Русских, принимали они с радушием неподдельным. Название Русского офицера было тогда лестнее всякого громкого титла.

Из Франкфурта на Майне отправились мы далее. Приехав в Геттинген поздно вечером, я почти побежал по городу, где я провел три счастливейшие года в возрасте, составляющем цвет нашего бытия. Каждый дом, каждое дерево, все говорило мне языком знакомым, приветным. Случалось мне встречать ночную звезду на берегах Лемана, в развалинах Помпеи и на Капитолийском холме; велико было наслаждение посреди классической Италии и Женевского озера, но оно уступало удовольствию, ощущенному мною ночью, когда увидел я себя опять посреди уединенного Геттингена. В следующие дни я посетил Венде, Плессу, Мариеншпринг. Там все сохраняло прежний цветущий вид свой, но я грустил, находя, что изменился один я, что прошло время независимости, посвященной исключительно наукам и природе, и не было уже вокруг меня друзей юности, с кем, беззаботные, мы пивали чашу невинных радостей, не ведая превратностей жизни, скрытых тогда от нас непроницаемою завесою будущности. Сильно заблуждаются порицатели Германских университетов, представляющие сии святилища Муз вертепами разврата! Они основывают свои суждения на словах путешественников, видавших на улицах, мимоездом, студентов, в странных одеждах, с усами и звонкими шпорами, но, встречая повес, путешественники не могут видеть несравненно большего числа тех молодых людей, которые от раннего утра до поздней ночи трудятся в своих скромных кабинетах. Конечно, из Немецких университетов выходят юноши безнравственные, как и из других учебных заведений, но число их ничтожно в соразмерности с теми, которые, кончив основательно учение, с непоколебимою верностью служат своим Государям и с просвещенным умом действуют к пользе общей, в кругу, для них судьбой назначенном.