…«Высочайше одобренные правила уже были не раз обнародованы мною вам ко всеобщему сведению. От вас зависит, чтобы довольство сопровождало дни ваши; исполняющий долг свой будет веселиться; веселье честной души радует сердце начальника, а жить будем весело тогда, когда вы уразумеете свое дело по долгу присяге и словам моим. В том я вам порукою».

Все слова своего приказа Слепцов выполнил с точностью. Основанная им Сунженская линия и ее станицы достигли полного благоустройства и процветания, а сунженцы сделались грозой горцев и неоднократно разбивали самого Шамиля и его наибов. В течение пяти лет, Слепцов за свою выдающуюся храбрость и военные доблести получил в числе нескольких орденов орден св. Георгия 4 ст., золотую саблю и в 1850 г., 34 лет от роду, произведен в генерал-майоры. К сожалению, в следующем году он пал геройской смертью в бою при реке Гехи.

По словам участников этого дела, полковника Прокопова и урядников: Якова Мелихова, Архипа Крапивина и Самуила Монатенко, бой этот описан был пять лет тому назад, в 1897 г., сотником Фроловым в № 27 «Терских Ведомостей». Цель боя была прорубить просеку, необходимую для обороны уже замирившегося аула Шалажи, при чем начальник отряда, генерал Слепцов, имел также в виду, при первой к тому возможности, непременно отнять у неприятеля орудие, очень беспокоившее наши войска, стоявшие на левом берегу р. Гехи.

Отряд состоял из Навагинского пехотного полка, 2 батальонов тенгинцев, 6 сотен 1-го Сунженского линейного казачьего полка, 4-х пеших орудий, саперной роты и ракетной команды.

Отряд, расположенный лагерем на левом берегу реки, семь дней прорубал просеку. 7-го или 8-го декабря, генерал Слепцов ездил в укрепление Урус-Мартановское; в это время чеченцы вывозили свое орудие и стреляли по лагерю и войскам, рубившим лес. По приезде генерала, лазутчики уведомили, что неприятель намеревается большими силами напасть на лагерь и помешать проложению просеки.

Н. П. Слепцов, руководствуясь этими сообщениями, а главное потеряв всякое терпение видеть перед своими глазами неприятельское орудие, решил его непременно взять. Для этого 9-го декабря, в 9 часов вечера, Н. П. созвал военный совет, на котором решено было до наступления рассвета послать в обход охотников, назначение которых должно было заключаться в том, чтобы по первому выстрелу из неприятельского орудия зайти в тыл чеченцам и таким образом отрезать им путь к отступлению. В охотники вышли 3 казачьи сотни под начальством войскового старшины, В. С. Предимирова, и пехотинцы с полковником Каревым; главным же силам с остальными сотнями казаков приказано было прямо ударить во фронт врагу, переправившись через реку, при чем батальону подполковника Лухомского штурмовать завалы. По свидетельству участников, завалы были сооружены чеченцами из срубленных гигантских стволов чинар, переброшенных без всякого систематического порядка. Это обстоятельство страшно мешало казакам свободно действовать, затрудняло даже движение пехоты и, наоборот, защищало неприятеля от страшного действия огня наступавшего отряда.

В воскресенье, 10-го числа, выдался серенький денек. Зимы не было в 1851 г., и в описываемое время цвел даже терновник. До 10 час. утра было все спокойно, пехота не рубила просеки вследствие праздника. Генерал же был крайне нервен, все время справлялся об охотниках, выступивших ночью, ворчал на долгое молчание неприятельского орудия и видимо жаждал боя. «Уж так опротивела ему пушка», — выражается урядник Мелихов. Наконец, в начале третьего часа дня, раздался первый выстрел из орудия чеченцев, зловещий сигнал к общему наступлению. В одно мгновение, Н. П. Слепцов со своим дежурством очутился на неприятельском берегу, и его белый конь уже гарцевал впереди; за ним стремглав, в беспорядке, неслись любимые сотни, одна за другой, лишь только сотенные значки указывали место их нахождения. Пехота с подполковником Лухомским стройно прошла за казаками. Стремительность генерала, желание наскочить с быстротой молнии, поразить и оглушить врага — были отличительной его тактикой; все это знали, и никто никогда не отставал. Такова была уже «закваска Слепцовская».

Здесь надо обратить внимание на одно обстоятельство, послужившее большой ошибкой в деле. Неприятель обыкновенно свое орудие вывозил почти против нашего лагеря. В этот же день почему-то орудие было не довезено до обыкновенного своего пункта, а поставлено далеко вправо. Таким образом, не зная этого, охотники и главная колонна прошли неожиданно лишнее пространство. Неприятель, увидав внезапный и решительный натиск, быстро увез орудие; «мы его и не видали с тех пор, и неизвестно, куда чеченцы его скрыли», — говорит полковник Прокопов. Когда сотни доскакали до завалов, неприятель уже отступал; слева слышалось звонкое «ура» охотников и ружейная пальба, направленная на наткнувшегося на наших охотников неприятеля. Н. П. Слепцов кинулся с одним казаком Яковом Мелиховым по направлению выстрелов, желая лично убедиться, что это за перестрелка. Осведомившись, генерал вернулся обратно к завалам, к которым подходил батальон подполковника Лухомского. Слепцов приказал ему занимать их, а сам отправился к сотням. В это время, по словам очевидцев, у них шла отчаянная рукопашная схватка. Картина была ужасная: казаки смешались с чеченцами; последние были в овчинных теплых бешметах и шныряли между казаками, снимая бешметы, надетые поверх черкесок; таким образом, чеченцы, явившись в черкесках, мало отличались от казаков, имевших одинаковый костюм с ними, а потому приходилось действовать, лишь столкнувшись с врагом лицом к лицу.

Видя, что дело идет успешно, и неприятель отступает, Слепцов поскакал к навагинцам и начал торопить пехоту идти через завалы, сильно затруднявшие движение. «Сейчас, ваше превосходительство!» — был ответ подполковника Лукомского. В этот момент впереди завалов не было видно неприятеля; генерал подскочил к завалу. Его белый кабардинец был виден, рассказывает Мелихов, в 15 саженях у завала. На Н. П. было пальто распахнутое, темного цвета, виднелась серая черкеска, и мелькал красный верх папахи. Вдруг Мелихову показалось, что конь рванулся в сторону, и седок покачнувшись как будто склонился. Инстинктивно бравый казак, подбодрив коня нагайкой, очутился около командира. Лицо генерала покрылось смертной бледностью, глаза закрылись, левая рука была опущена вниз. Тотчас Мелихов, соскочив с седла, принял обожаемого генерала на руки. Последний не промолвил ни единого слова. Мелихов крикнул: «Дежурство сюда, бросай завал, командир ранен!» Тотчас несколько казаков очутилось около раненого. Никто не знал о случившемся, лихой же полк продолжал рубить чеченцев далеко от места происшествия. Казаки понесли дорогого раненого к реке, и лишь дорогою, на минуту очнувшись, Слепцов прошептал: «несите меня, братцы, я не хочу здесь умирать!» В это время подъехал доктор Лужинский.

По уверению Якова Мелихова, доктор не осматривал раны, как об этом писали, да и сомнительно, чтоб Слепцов это позволил сделать. На пути к ставке Н. II. Слепцов снова, открыв глаза, спросил: «отбита ли пушка?» Ему ответили отрицательно. «Ах, жаль, очень жаль!..» — проговорил герой. Никаких распоряжений, по свидетельству Мелихова, генерал не делал, он всегда до начала каждого сражения назначал, на случай своей смерти или раны, старшего. На этот раз он приказал полковнику Кареву быть его заместителем.

Генерал быстро ослабевал, поминутно впадал в забытье; вследствие этого д-р Лужинский часто подносил какой-то пузырек к носу, и раненый, открывая глаза, делался бодрее. В третий раз Н. П. спрашивал про пушку и все жалел, что ее не отбили. В ста саженях от реки раненый попросил пить: «дайте воды»... Мелихов вынул баклажку, всегда имевшуюся у казаков, назначавшихся на дежурство к генералу. Напившись, Н. П. сказал: «Несите меня, братцы, я вас всех записал в свое завещание. Жаль, очень жаль, что не отбили пушки»... Это были последние слова героя, после чего началась предсмертная агония; генерал, впав в забытье, больше уже не говорил. Начали спускаться к переправе. В 25 саженях от реки видны были усилия раненого что-то сказать, но сил не хватило, глаза открылись, но это был уже не тот знаменитый орлиный, острый взгляд, заставлявший каждого трепетать!.. Лишь только вступили казаки в воду реки, Н. П. Слепцов вздохнул, и голова его склонилась на бок: отошел в вечность тот, при имени которого трепетала вся Чечня. Тихо, благоговейно казаки донесли тело отца-командира своего до лагеря; по суровым, загорелым лицам их пробегали крупные слезы, да горькая, щемящая душу кровавая обида захватывала дыхание: каждому из этих честных, преданных героев хотелось отдать свою жизнь, лишь бы воскресить батюшку командира, последний вздох которого был за Русь и за царя!..