Елагина Е. И. Семейная хроника

271

Е. И. Елагина

«СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА»

Мать моя, Мария Андреевна Мойер, урожденная Протасова¹. Ее отца звали Андрей Иванович², а отца Андрея Ивановича — Иван Юдич (Яковлевич)³. Дальше о роде Протасовых я никогда ничего не слыхала, не знаю даже имени моего деда.

Иван Яковлевич был женат на Александре Александровне Юшковой, которая приходилась ему внучатой сестрой. Для брака его потребовалось разрешение архиерея; не знаю, в каком городе они жили, но архиереем был в нем Иоасаф⁴, белгородский святой впоследствии. Неизвестно почему, архиерей считал Ивана Яковлевича неверующим: он сказал Протасову, что позволит ему жениться, только с тем условием, чтобы он и невеста его говели. Иван Юдич отвечал, что он и без того хотел говеть перед свадьбой. Архиерей приказал им ходить в его церковь, и так поразило его благочестие жениха, что он сказал ему, что все время их венчания он будет в алтаре молиться за новобрачных.

Он сдержал обещание, и тетушка Елена Ивановна (дочь их и сестра моего деда) говорила мне: «Молитвами Святого обязаны мы, что нас было десять человек детей, из которых ни одного не было урода, и все вышли честные люди». Их было четыре сына: Василий Иванович, Яков Иванович, Павел Иванович⁵ и Андрей Иванович и шесть дочерей: 1) Александра Ивановна Протасова⁶, жена Петра Степановича, брата известной Анны Степановны⁷ любимицы Императрицы Екатерины II. 2) Анастасия Ивановна Плещеева, жена Алексея Александровича⁸. 3) Мария Ивановна. 4) Наталия Ивановна. 5) Елизавета Ивановна, первая жена Карамзина, историографа⁹. 6) Елена Ивановна, Мария, Наталия и Елена замуж не вышли и умерли уже в глубокой старости.

У Ивана Юдича была еще сестра замужем, если не ошибаюсь, за Толстым¹⁰. У этой сестры было несколько сыновей глухонемых и одна дочь, умный, милый ребенок, ненаглядное сокровище отца и матери; дочь эту звали Аришей. Однажды в Москве Ариша опасно занемогла; не знаю, скарлатиной ли, или крупом. Иван Юдич с семьей своей в это время был тоже в Москве; жена его Александра Александровна была беременна. Иван Юдич всякий день ездил навещать больную племянницу. В один день говорят ему, что надежды нет — доктора говорят, что Ариша умрет скоро. Ему стало жаль сестры; он, воротясь домой, заперся в своей комнате и стал молиться за нее Богу, говоря: «Господи, возьми любую из моих дочерей, спаси Аришу». Во время этой молитвы ему пришло в голову: «А что если Господь возьмет у меня Лизу?» Лиза была его любимица. Но он устрашился этой мысли и с полным самопожертвованием сказал: «Хотя бы Лизу, но отдай им Аришу». Лишь только кончил он эту молитву, приезжает посланный от сестры сказать ему, что Арише лучше; но к вечеру занемогает Лиза и скоро умирает. Иван Юдич сам не плакал о ней и всем в доме запрещал, говоря, что Бог принял его жертву и что должно благодарить Бога.

272

Скоро после жена его родила дочь. Иван Юдич взял ее на руки, принес к детям, объявляя всем, что Лиза воротилась. Эта Лиза и была впоследствии женой Карамзина. Аришу же всегда считали подаренной Иваном Юдичем. Она всегда была ему дороже племянниц.

После смерти отца, Василий Иванович был главой семьи. Он записывал братьев на службу, управлял всем имением, отделял их, как хотел, выдавал сестер замуж или оставлял незамужними, по усмотрению, и женил братьев. По всему, что слышала о нем, он был страшный деспот. Мценский уезд, в котором была большая часть протасовских имений, весь был в его повиновении. Он был некоторое время Мценским предводителем дворянства.

Граф Федор Васильевич Ростопчин

В селе Троицком, где он жил, был большой дом; при нем жили его три, по его же вине, не вышедшие замуж сестры. Старшая из них, Мария Ивановна, отличалась необыкновенным умом и очаровательной любезностью. Протасовы были все очень образованы; говорили и читали очень много пофранцузски и поитальянски, брали уроки рисования у Тончи¹¹ и очень охотно пускались в богословские разговоры. Мария Ивановна была хозяйкой в доме Василия Ивановича, когда он был еще не женат.

Ее любезность привлекала в Троицкое и таких посетителей, которых богатство Василия Ивановича туда бы не привлекало, и мешала ему отталкивать тех, которые не переносили его деспотизма. Впрочем, Василий Иванович, говорят, любил гостей и не был спесив, нисколько; он равно хорошо угощал вельмож

273

и родственников своих однодворцев, чем часто оскорблял гордую Катерину Александровну Новосильцеву, жену друга своего Новосильцева, которого род шел от мещан Новосильских и для которого, когда ждал его посещения из Петербурга, приглашал из Новосиля его дядей и двоюродных братьев, думая этим сделать удовольствие Новосильцеву, но жена его за это сердилась на Василия Ивановича. Мария Ивановна Протасова успокаивала ее гордость и спесь, показывая ей, что и протасовские родственникиоднодворцы приняты в доме Василия Ивановича, как принимаются и знатные родные.

Графиня Екатерина Петровна Ростопчина

Братья Протасовы, пока были еще не женатыми, имели много любовниц и много незаконных детей. Василий Иванович следовал при этом некоторым положенным им правилам: он говорил, что должно воспитывать незаконных детей в том состоянии, в котором находится их мать.

Известна только одна его незаконная дочь Мария Васильевна Тимирязева, которая, впрочем, до замужества своего с Аркадием Семеновичем Тимирязевым, называлась Протасовой¹² и воспитывалась у теток своих, сестер Василия Ивановича, которые отдали ей свои деревни: Одинок, Олешню и Подмосковную, проданную Тимирязевым.

Мать Марьи Васильевны была госпожа Грохольская, жена полковника Грохольского, который был другом Протасова. Полк его был послан на войну; ему не хотелось везти красавицу молодую жену в поход; Василий Иванович предложил ему оставить ее в Троицком у сестер его. Грохольский согласился

274

с благодарностью, не подозревая, чтобы доверенность его была обманута. Не знаю, узнал ли Грохольский о том, что жена его родила дочь в Троицком в его отсутствии, но знаю, что она умерла монахиней в католическом монастыре (она была полька) и что после ее смерти, по словам монахинь, по всему монастырю распространился сильный запах фиалок (маткиной душки) — morte en odeur de sainteté в буквальном смысле слова*.

Наталья Ивановна Протасова не в шутку, а, в самом деле, верила в переселение душ; она утверждала, что душа ее матери, которую она страстно любила, перешла в племянницу ее Марию Васильевну, и что та же душа после перешла в ее дочь Марию, несмотря на то, что Мария была старшая из ее четырех дочерей, так что Мария Васильевна еще три года, по крайней мере или жила без души, или у дочери ее до ее смерти души не было.

Марии Ивановне, как старшей из сестер, живших с братом, поручено было домашнее хозяйство, но она часто забывала о нужных покупках для дома, отчего бывали смешные затруднения, из которых она выпутывалась с помощью своего ума и любезности. Так, забыла она однажды купить свечей; приехали гости; после обеда докладывают ей, что свечей нет. Послали на винный завод, который был в том же Троицком, и там нет, в церковь, и там нет ничего, кроме нескольких огарков; послали в Мценск, но посланный воротился не позже 4-х часов, а на дворе уже смеркается. Марья Ивановна принялась рассказывать, объявив раньше, что у нее сегодня глаза не совсем здоровы, и что она просит гостей посидеть без свечей у нее в гостиной. Она так была любезна, что никто из гостей не заметил, что досидели без чая до поздней ночи в потемках.

Между тем от времени до времени входили сестры ее и брат Павел Иванович и пели поитальянски для Марии Ивановны, что на заводе нет свечей и в церкви нет, а из Мценска привезут. Когда, наконец, свечи были привезены, она весело призналась всем в своей оплошности и в причине потемок в доме.

Все три сестры боялись мертвых и мышей. О смерти не смел никто говорить в доме; если умирал кто из прислуги в доме, то для барышень он исчезал, и они никогда не спрашивали, куда он девался. Мария Ивановна была однажды в гостях у таких же трусих; вдруг им показалось, что мышь пробежала по комнате, все вскочили на стол. В это время вошел лакей; они все обратились с вопросом к нему: «Видел?» — «Видел-с». — «Что же ты видел?» — «Маленького человечка в красном платье, с рожками», — отвечал он, потому что был уверен, что они испугались черта.

Однажды была очень больна Анна Петровна Зонтаг, тогда еще не замужем, Юшкова¹³; и приехали навестить очень много родных, между прочим, и барышни Протасовы. Доктор нашел, что их слишком много вдруг взошло к больной в комнату; он вызвал Елену Ивановну и приказал ей вывести хоть некоторых. Она сказала Марии Ивановне: «Пожалуйте в другую комнату». Мария Ивановна подобрала тотчас юбки и побежала. В дверях встретил ее кто-то и спросил: «Куда вы? Что случилось?» — «Не знаю, батюшка, либо мышь,

275

либо похороны». Так как она сидела у окна, то думала, что может быть, по улице везут покойника.

Василий Иванович, вопреки своему намерению, когда упросил сестер жить с ним, собрался жениться на вдове Барыковой, урожденной Брыкиной; познакомился он с ней в Малороссии и обещал жениться, если она родит сына; но брат Барыковой, кажется, принудил его жениться еще прежде, чем она родила, и к великому изумлению сестер, он воротился из Малороссии с беременной новобрачной, которая приняла бабушку мою Екатерину Афанасьевну¹⁴, приехавшую поздравить молодых, в постели после рождения сына; ребенок вскоре умер.

Сестры Василия Ивановича, то есть Марья Ивановна, ибо все хотели ее волею, собирались после этого уехать из Троицкого, но брат упросил их остаться, и они перешли только жить во флигель, но обедали всегда у Василия Ивановича в большом доме. Марья Ивановна продолжала угощать и занимать троицких гостей.

Еще задолго до женитьбы Василия Ивановича, Наталья Ивановна, которая была самостоятельнее сестер своих, поехала однажды с Елизаветой Ивановной в Москву погостить у сестры Плещеевой; там она познакомилась с Карамзиным; он полюбил Елизавету Ивановну, понравился ей и посватался. Написали к брату, прося позволения; он отказал, находя Карамзина недостаточно богатым и знатным, чтобы смел думать о его сестре. Но Наталья Ивановна уговорила робкую сестру не слушаться, а идти за любимого человека. Свадьба состоялась, и Василий Иванович после простил сестру. Но она жила недолго, родив дочь Софью¹⁵ в 1802 году, умерла.

У Елизаветы Федоровны, жены Василия Ивановича, было четверо детей от Барыкова. Тр и дочери — Прасковья Васильевна, графиня Толстая, Екатерина Васильевна, княгиня Вадбольская, Мария Васильевна, больная падучей болезнью, не вышедшая замуж и один сын Федор Васильевич. От Василия Ивановича имела она одну дочь Александру, которая вышла за Кутлера¹⁶. Ее сыновьям досталось гнездо Протасовых, село Троицкое.

Василий Иванович выстроил там новую каменную церковь, он уже давно отделал ее, все приготовил для освещения и все боялся освятить, боясь умереть скоро после, так что умер, не решившись пригласить орловского архиерея на освящение. Желая ровно разделить имение между своими двумя дочерьми — незаконной Марией и законной Александрой, Василий Иванович скупил (разумеется, без денег) деревни своих сестер, к счастью, не все; тотчас после его смерти начался процесс между Елизаветой Федоровной и Марией Ивановной; первая выиграла его, ибо, по закону, деревни, купленные у сестер не считаются благоприобретенными, а родовыми, и должны идти законным наследникам. Те тушки вознаградили Марию Васильевну, отдав ей все, что имели, стали жить не у себя, а в ее деревне Одинке, которую отдала ей Мария Ивановна, получая от нее по 1000 р<ублей> асс<игнаций> пенсии.

Процесс этот совершенно разъединил сестер Василия Ивановича с женой его и дочерью; о Елизавете Федоровне и дочерях ее и сыне вся семья ничего не знала. Предания у них свои; вся семья была на стороне тетушек Протасовых.

276

Василий Иванович всегда боялся быть похороненным заживо и завещал, чтобы ему мертвому уже отрезали пятки, но это не было исполнено. Церковь в Троицком освятили через 40 дней после его смерти; сестер его на освящение не пригласили, но просили взять у Марии Ивановны многие вещи, которые она для новой церкви готовила.

У Протасовых было два винных завода: один в Троицком, другой в Салькове. Василий Иванович рассердился на главного винокура в Троицком и хотел отдать его в солдаты; тот пришел к деду моему Андрею Ивановичу и умолял спасти его. Андрей Иванович пошел к брату и стал просить, чтобы он уступил его ему. Василий Иванович согласился с тем, чтобы дедушка взял его на свою часть в цену 12000 р<ублей> асс<игнациями>. Часть дедушки была на 12 тысяч меньше части его братьев, но человек был спасен и очень счастлив тем, что от жестокого строгого барина попал к доброму и великодушному, каков был дед мой.

Все это, однако, не мешало братьям любить друг друга. Бабушка моя нашла под подушкой у умершего Василия Ивановича письма Андрея Ивановича, писанные лет шестнадцать до его смерти, в которых дедушка просит у брата позволения жениться. У Василия Ивановича в Троицком была больница, в которой часто лечились наказанные по его приказанию люди. Жизнь в Троицком в то время напоминает Троекурова в повести Пушкина «Дубровский».

У барышень Протасовых был в Москве дом, если не ошибаюсь, на Пречистенке; в 1812 году оставался в нем дворник, который хотел беречь его вопреки неприятеля; раз ночью, когда он караулил его, он увидал верхового, который поравнявшись с домом Протасовых, выстрелил из пистолета; дом загорелся, дворник принялся кричать, но верховой сказал ему: «Молчи, это приказал Федор Васильевич (Ростопчин был женат на дочери Александры Ивановны Протасовой Катерине Петровне¹⁷). Дворник пошел с этим известием к барышням, уверяя их, что дом, верно, прежде еще был чем-нибудь намазан, что так легко загорелся от выстрела. Он сгорел со всем, что в нем было.

Когда тетушки уже жили в Одинке, у них умерла горничная Аксютка; прежде чем успели похоронить ее, она очнулась, и, конечно, вся дворня принялась расспрашивать ее, что и как на том свете, и вот ее рассказ: «Как только вышла моя душа из тела, подхватили ее два ангела и помчали вверх; пролетела я первое небо, второе, третье, четвертое, пятое, шестое, седьмое, примчали они меня к самому престолу Царя Небесного, а он и говорит им: «Олухи, дураки, что вам не прикажешь, да сам не приглядишь, все переврете. Аксинья — да не та». Тут они мне дали подзатыльник; я и полетела кубарем вниз стремглав, да и очнулась в теле своем».

Была у них еще небогатая помещицасоседка, утверждавшая всегда, что без Божьей воли замуж не выйдешь, и доказывавшая эту истину собственным примером: «Сижу я на одном канапе, а матушка на другом канапе; вдруг матушка говорит: «Настасья, за тебя жених сватается такой-то». — «Воля Ваша, матушка, как прикажете». — «Ну, Бог тебя благослови». Сняла со стены образ, благословила; я и вышла замуж. Ну, как же не воля Божия».

Тимирязева, когда вышла замуж, уехала в Петербург; ее муж служил там. Но умерла она в Одинке у тетушки родами; родив сына Ивана, в день рождения своей старшей дочери Марии, не имея в деревне, что подарить детям, она

277

дала им по восковой свечке; они зажгли их для панихиды по ней, в тот же день. Тимирязев оставил детей¹⁸ у тетушек; каждая из них выбрала себе любимца между ними, и баловала его или ее напропалую. Наталья Ивановна не любила мальчиков, которых было два — Александр и Иван, да, кроме того, в Марье была душа ее матери по наследству. Елена Ивановна взяла под свое покровительство Ольгу. Отец, впрочем, скоро взял их к себе, когда женился на баронессе Боде¹⁹, которая была им добрейшей мачехой.

Мария Андреевна Мойер, урожденная Протасова

Павел Иванович Протасов женился на Марии Николаевне Новосильцевой²⁰, знатной, спесивой, капризной и своевольной, которая держала его под каблуком и весь век лежала — не от болезни, а потому что лежать покойнее, чем сидеть. Это не мешало ей распоряжаться, даже очень строго, всем домом, мужа посылала она покупать провизию и так была требовательна, что он скрывал от нее цену того, что покупал, говорил всегда наполовину дешевле. Зато после (т. к. все деньги брала себе) признавался ей от времени до времени, что у него тысяч 30 долгу; она бранилась, ворчала, но платила и опять на год мир и спокойствие, и опять она может хвастаться, что никто не покупает чай или другое что дешевле Павла Ивановича.

Она очень любила дарить; мне, когда я была в Москве двухлетним ребенком, подарила она целый воз игрушек; Саше Воейковой²¹, которая была ее любимицей, подарила турецкую шаль на куклу и очень рассердилась, увидав, что

278

мать ее носит; кровать из пряника, потому что Саша выдумала, что ей хочется пряничной постели.

У нее был один только сын Александр Павлович²², который никогда не женился, я думаю оттого, что боялся подвергнуть жену таким же притеснениям, какие сам испытывал. Он уже служил в Сенате и занимал весьма значительное место, а комната его еще все была рядом со спальней матери; к нему нельзя было прийти кому бы то ни стало, потому что надо было для того, чтобы пройти к нему, пройти через ее спальню. Ему не давали вина за столом, а для него ставилась какая-то бутылка другого дешевого вина, от которой предостерегали гостей, говоря: «Этого вина не кушайте, это Сашино дурное вино». Это рассказывал мне мой отец²³, который в Москве обедал у Протасовых.

Дом их был в приходе Николая Кобыльского. Я впоследствии, когда уже была замужем, бывала у Александра Павловича; он очень любил нас, особливо мужа моего²⁴, и звал его обедать с ним вдвоем по субботам, и в эти дни брал обед из трактира, а остальные дни недели ел он людские щи и кашу. Он был очень богат, потому что к имению отца его, довольно большому, прибавилось еще состояние его матери. Но на себя он тратил елико возможно меньше; крестьян своих сумел он еще при Николае I отпустить на волю.

Деревни свои заложил он в Опекунский совет²⁵, деньги взял себе, купил на них акции какие-то, а мужики переименовались в свободных хлебопашцев²⁶, получили всю землю и были обязаны только вносить проценты в банк, чтобы не быть проданными с аукциона. Нижегородскую деревню его, в 2000 душ, подбил какой-то чиновник не платить процентов (имел намерения купить их) и Александр Павлович, чтобы спасти их, вопреки им самим, платил за них проценты. Все это, по его словам, сделал он потому, что прочел в старом требнике XIV века чин исповеди, в которой духовник обязан спросить у кающегося: «Не владеешь рабами?» Если ответ утвердительный, то священник должен сказать: «Отпусти их», а иначе не давать причастия. Прочитав это, Александр Павлович не говел до тех пор, пока не получил разрешение сделать свои имения имениями вольных хлебопашцев. Он много говорил об этом и всячески убеждал всех последовать его примеру.

Меня он называл всегда Schneewittchen* потому что помнил, что ребенком я была очень бела. Он унаследовал от матери страсть дарить, но делал это очень нелепо. Когда мы молодые, то есть в первый раз после свадьбы, приехали к нему, муж, зная его слабости, всячески старался избегнуть подарка; Александр Павлович все старался узнать, не любит ли он что-нибудь, то есть каких-нибудь вещей. Но муж на все отвечал, что не любит; наконец, уже провожая нас, в передней он спросил у него: «Aimez vous la chasse?» Не знаю, какое затмение нашло на мужа или рассеяние, но он отвечал: «Oui, beaucoup»** (от роду никогда не бывал на охоте). Александр Павлович обрадовался и для охоты подарил ему старинный меч, принадлежавший отцу Александры Александровны Протасовой — Юшкову. Мы долго смеялись этому.

279

Он очень любил сына моего Алексея²⁷ и всегда называл его своим наследником. Он благословил его старинным семейным образом Божьей матери, подарил ему семейную серебряную чарку и в именины всегда присылал конфет и игрушек.

Иван и Петр Киреевские.

Рис. неизвестного художника

Завещание оставил он самое странное, несмотря на то, что был сенатором и великим законоведом. Исполнить его, кажется, было невозможно. Какую-то землю для огородов своим людям, которую они обязаны обрабатывать, в пожизненное владение; потом она должна идти на содержание каких-то больниц и богаделен; какую-то сумму на приданое бедным невестам Богородского уезда; еще сумму на основание больницы в Севастополе и проч<ее>. Наследникам своим, происходящим от Протасовых, 20 тысяч руб<лей> и Новосильцевым тоже чтото, около того же. На мою долю пришлось 3333 руб<ля> 33 коп<ейки>.

Огромная библиотека его, состоящая почти вся из редчайших богословских сочинений, была опечатана полицией, потом продана с аукциона, то есть, раскрадена; дом тоже не знаю, кому-то достался. Александр Павлович говорил всегда, что в деревне жить невозможно, потому что соседи такое бедствие, какого перенести никто не может. Жить должно в Москве, непременно быть членом Английского клуба²⁸ для того, что может захотеться поехать (он жил в Москве безвыездно и никогда не бывал в клубе, но аккуратно вносил 50 руб<лей> ежегодно за членский билет). Когда мужу случалось просить его

280

дать что-нибудь какому-нибудь бедному или на какое-нибудь общественное предприятие, то Александр Павлович давал так много, что совестно было обращаться к нему.

Он в большие праздники надевал сенаторский красный мундир²⁹ и ездил с визитами. С женщинами никогда ничего не говорил серьезного, а очень скучно шутил и не остро острил, чем меня часто выводил из терпения. Муж очень любил беседовать с ним и охотно ездил к нему по субботам.

В 1812 году служил он в ополчении и приехал в Орел с какими-то поручениями, кажется, привез пленных французов. Дети Киреевского³⁰ приняли его за Наполеона. Петр Васильевич, которому было тогда четыре года, собирался убить его, но, услыхав, что его называют Александр Павлович, вообразил, что он император.

Протасов с глубочайшим почтением вспоминал о милосердии Василия Ивановича Киреевского (первого мужа Авдотьи Петровны Елагиной) к больным раненым пленным французам, о том, как он ходил за больными, входил к ним, обращал в христианство les enfants de la revolution de 1789*, сам заразился больничной горячкой и умер в Орле в 1812 году. Протасов говорил о нем, что это был второй “St. Fransoir de Sales”³¹

Яков Иванович Протасов был женат на Гриневой. Жил он в Сокольниках, рядом с Троицким, и был некоторое время в ссоре с братом своим Василием Ивановичем; следовательно, и с сестрами, которые были в полном подчинении у брата старшего. Жена Якова Ивановича была необразованная хохлачка, но дворянского рода. Все предания этой ветви Протасовой семьи мне неизвестны. У них был сын Иван Яковлевич и дочь Авдотья Яковлевна за Марковым сперва, а потом за генералом Дороховым³².

С Иваном Яковлевичем и его супругой, урожденной княжной Кропоткиной, мы не имели никаких сношений, но двух дочерей его, Прасковью Щербацкую и Елизавету Тиличееву³³, я видела в Игнатьеве. Они хороши собой и, говорят, прекрасные женщины.

Иван Яковлевич был глух, как и все Протасовы, дожившие до старости, деспот и очень строг; он управлял имением своим, как самодержец. Пользуясь глухотой своей, он любил конфузить низкопоклонных соседей. Однажды на обеде у Василия Александровича Шереметева³⁴ сосед его за столом захотел воспользоваться случаем, что можно и должно Ивану Яковлевичу говорить громко, стал расхваливать ему порядок, заведенный Шереметевым: как служат люди за обедом; они не ходят, а порхают, как все подано хорошо и прочее. Иван Яковлевич, которому все же противна была всякая низость, отвечал против обыкновения также громко, как если бы его собеседник был глух: “А как подумаешь, чего стоит этот порядок: скольким лакеям лбы забрили, скольких выпороли на конюшне”, и пошел подробно и долго перечислять все мероприятия Шереметева. Гости не знали куда деваться, а люди слушали с большим сочувствием.

Авдотья Яковлевна, сестра его, была знакома с нами и любила нас; от Маркова, который был вдовым и имел сына, когда женился на ней, имела

281

она дочь Дарью Алексеевну Гессе. От Дорохова у нее детей не было. Дорохов был тоже вдовец, когда женился на ней; дочь его от первой жены была за Мухиным, а сын был известный Руфин³⁵, три раза, кажется, разжалованный в солдаты, и шулер и разбойник. Он был женат на Плещеевой, внучке Анастасии Ивановны, Марии Александровне. Жену свою он бил напропалую.

Анна Степановна Протасова с племянницами

Авдотья Яковлевна Дорохова очень любила угощать и приговаривала: “Кушай, батюшка, пожалуйста, не собакам же отдавать”. Она очень любила писать письма, и была в переписке со мною; но почерк ее был такой ужасный, что никакой не было возможности разобрать ее письма. Гессе, ее зять, был губернатором в Чернигове и Киеве; она жила с дочерью и умерла у них. Гессе, честный и добрый человек, любил шить по канве. Теперь он в Москве, кажется, сенатором³⁶.

Александра Ивановна Протасова вышла за небогатого Петра Степановича Протасова же и все плакала, что дочери ее бесприданницы; их было четверо³⁷. После ее смерти воспитывались они у тетки Анны Степановны, получили блистательное образование, все сделались католичками, когда уже были замужем; Катерина Петровна за Ростопчиным, Александра Петровна за Голицыным, третья, кажется, Анна, за графом Толстым Варфоломеем Васильевичем, четвертая Вера — княгиня Васильчикова. Про двух последних, впрочем, не знаю, наверное, перешли ли они в католичество.

282

Ростопчина вела пропаганду; она давала мне и кузинам Воейковым³⁸ разные католические книги: des livres de controverse*, не просто благочестивые. На Катю Воейкову она, кажется, надеялась, что обратит ее. Взгляд ее на способ делать добро был весьма странный и очень неприятный для облагодетельствованных ею. Так, узнав однажды, что тетушки нуждаются в деньгах (Тимирязев, в пользу которого они отдали все, что имели: Одинок, Олешино и Подмосковную, неаккуратно выплачивал им по 1000 руб<лей> асс<игнациями> на каждую), она присылала им, кажется, 500 руб<лей>. Тетушка Елена Ивановна написала к ней, чтобы поблагодарить ее. Ростопчина отвечала, что она вовсе не за тем послала деньги, чтобы ее благодарили, что милостыню должно подавать ради Христа, а не ради людей, что лучше подавать деньги, когда это неприятно, чем если приятно и прочее. Одним словом, она так оскорбила незлобивую, добрейшую Елену Ивановну, что той было горько, что не могла возвратить ей присланные деньги, и она говаривала, что Господь зачтет ей это оскорбление в заслугу: J’ai fait l à une d’autre d’humilité chrétienne**.

Ростопчина основала при Московской католической церкви богадельню, которая до сих пор существует. Я слышала от нее самой, что в доме их в 1812 году у нее было много колибри в оранжерее, которых французы зажарили и съели. Дом их был на Лубянке и очень хорош и великолепен. Мы в 1837 году обедали у нее и бывали несколько раз.

Княгиню Голицыну видела я один раз в Дерпте. Она была проездом в чужие края; я помню, что я была в трауре по моей матери, следовательно, мне был третий год. Она присылала звать бабушку мою к себе на станцию; там не могла она есть, потому что тарелки и ножи показались ей не довольно чистыми. Бабушка послала меня домой сказать, чтобы принесли прибор, и я сходила за этим домой. Это ужасно удивило и испугало Александру Петровну, что я одна пошла по улице.

*^~По рассказам моей матери знаю, что, когда одно время тетушкам Елене

Ивановне и Наталье Ивановне, пришлось в денежном отношении плохо, то их невестка Екатерина Афанасьевна Протасова, жившая тогда у зятя своего Мойера в Бунине, пригласила их жить к себе. Им отвели “красную” (теперь зеленую с перегородкой комнату) и обе сестры поселились в ней.

Наталья Ивановна была очень глуха, и часто сердита. Она сидела в гостиной всегда с хлопушкой в руках и беспрестанно хлопала по мухам. Когда ей кого-нибудь представляли и кричали фамилию, она в свою очередь громко допытывалась: “Да честный ли он человек?” Вообще, пользуясь глухотой, часто говорила вслух неприятности. Когда бывала не в духе, то ей уже не могли докричаться, и тогда писали на бумаге. Наталью Ивановну и это сердило, и она возвращала бумажку со словами: “Я глуха, а не слепа, зачем же крупно так пишешь?” А если писали ей мелко, она опять бывала недовольна и говорила, что это муха прошлась по бумаге, а не написано³⁹. Умерла Наталья Ивановна в Бунине и похоронена возле старой церкви. Кажется, в Бунине она прожила недолго.

283

Совершенную противоположность ей представляла Елена Ивановна. Это была истинно добрая, кроткая и милая старушка. Она чрезвычайно любила романы и чувствительные книги, всегда, когда попадалось ей чувствительное место, то списывала его на клочок бумажки и клала в ридикюль. В продолжение многих лет ей всегда нравились одни и те же места в книгах, которые она перечитывала. Таким образом, после ее смерти нашли в ридикюле по нескольку выписок.

Княгиня Александра Петровна Голицына

Когда обе тетушки приехали в Бунино, то они привели деда моего Мойера⁴⁰ в отчаяние тем количеством дворни, которое они с собой привезли. Если не ошибаюсь, то было с ними 15 человек прислуги. Были две горничные, две девушки для побегушек, кучер, мужской портной, человек для посылок в город и т. д. Дед мой, не привыкший к крепостному праву и многочисленной дворне, ужаснулся этому количеству ненужных людей, кроме того, их негде было поместить в Бунине, и дедушка уговорил тетушек отправить половину их в тетушкины имения.

Елену Ивановну обожали все в доме и она ежедневно устраивала у себя в комнате чай для молодых барышень, живших тогда в Бунине (ваша бабушка Катерина Ивановна⁴¹, две сестры Воейковы, Мария Зонтаг, впоследствии Гутмансталь⁴²). За чаем подавали и всякие сладости, клюкву в меду, орехи и т. д. Просты были их вкусы, а веселиться умели больше нас. Елена Ивановна умела

284

с молодежью посмеяться и пошутить. Она потом уехала к Тимирязеву, сыну любимой своей племянницы Марии Васильевны, и там умерла*.

Александр Алексеевич Плещеев

Анастасия Ивановна Плещеева была собственно замужем за Лавром Ферапонтовичем. Но это узнали только на его похоронах, имя его скрывали, чтобы никто не испортил его; все думали, что его зовут Алексей Александрович. Он был мартинист и последователь Новикова⁴³. Об нем слышала я, что он много переводил книг и всякий год в конце все сжигал написанное им. Но не знаю, было ли это послушание, положенное на него Новиковым, ибо он поступал со своими агентами, как игумен поступает с монахами, или Плещеев жег свои переводы, потому что они были нехороши. Плещеев разорился, но не знаю, на что; что он очень любил Карамзина, так же как и жена его, Анастасия Ивановна, что Карамзин на их счет ездил в чужие края и после издавал “Вестник Европы”, но были ли у них какие разорительные затеи, не знаю. Под конец жили они в Москве в бедности; Анастасия Ивановна, когда угощала гостей друзей, сама стряпала, но она делала это так весело и так любезно, сама, смеясь над своими неудачами по части поварского искусства, что их продолжали охотно посещать прежние друзья.

У них было трое детей: один сын Александр⁴⁴ и две дочери — Марфа и Александра; Марфа, кажется, была за Чайковским, Александра за Гурьевым, обе были развратны.

285

Сын женился на богатой, знатной красавице Чернышевой. Они поселились в Черни и там началась жизнь, которая была беспрерывный пир. Всякий день что-нибудь праздновалось концертом, домашним театром, балом или гуляньем в рощу. Роковой 1812 год был в Черни шумнее, веселее прочих, потому что к обыкновенному обществу гостейсоседей присоединилось много образованных и любезных пленных французов, живших в Черни или по соседству. Не знаю, как на это смотрел простой народ, крестьяне чернские, но они это выносили и не оскорбляли ни французов, ни помещиков.

Анна Ивановна Плещеева

У Плещеевых было четыре сына; Александр, Алексей, Григорий и Петр и две дочери: Варвара и Мария⁴⁵. Анна Ивановна страстно любила мужа своего и также страстно ревновала его, хотя и не знала, до какой степени имела причины ревновать его. Он наружно оказывал ей всевозможные знаки обожания и обманывал изо всех сил. Все именины и день ее рождения в Черни для нее были сюрпризы на каждом шагу. Она прославлялась, как богиня; и тут же, под ее носом, он обманывал ее. Кажется, что она так дожила и до смерти своей, в блаженном неведении.

Александр Александрович был женат на Титовой, всегда жил в Петербурге, оставил много детей. Я никогда не видала его и знаю о них только то, что вдова его поселилась близ Невского монастыря и очень богомольна.

Алексей Александрович, служивший в гвардии во время восшествия на престол Николая Павловича, был за 14 декабря разжалован, сослан на Кавказ,

286

выслужился и потом прощен, кажется, в 1834 году. Он часто живал у брата в Черни, где я его видела, и бывал у нас в Бунине. Он очень был остер и прекрасно играл на театре. В Бунине мы с ним часто играли charades en action. Он не был женат и умер, кстати, для поправления состояния двух младших братьев, которые сумели почти разориться, не выезжая из деревни, не проигрывая в карты, только празднуя.

Григорий был женат на Екатерине Александровне Хрущовой, доброй, но очень взбалмошной женщине. У них — три сына и дочь. Старший сын Александр служил на Кавказе: он был любимцем отца и матери. Однажды матери его страстно захотелось пойти помолиться в Одрин монастырь; как ни превозмогала она это желание, не могла оставаться дома и отправилась пешком осенью в слякоть и дождь. В монастыре она горько плакала и горячо молилась за сына. Воротясь домой, через некоторое время приезжает эстафета с Кавказа с известием, что сын ее опасно ранен в маленькой стычке с горцами. Она, разумеется, поехала к нему и вот что узнала: что в самый тот день и час, когда она на коленях плакала и молилась о сыне, он был тяжело ранен.

Наш отряд был отбит и бежал с поля сражения; солдаты, очень любившие молодого Плещеева, уже дорогой хватились его и решились возвратиться, отыскав живого или мертвого, и принести домой; они это и исполнили, нашли его лежащим замертво и принесли к нему на квартиру: там товарищ его Щербацкий, во все время ходивший за ним, послал эстафету к матери в село Локно, что близ Болхова. (Из благодарности за то, что он ходил за ее сыном, Катерина Александровна, говорят, обещала ему женить его на богатой невесте и сосватала ему Прасковью Иван<овну> Протасову.) Плещеев выздоровел от этой раны, но после умер года через два, кажется, холерой. В то же время продано было и село Локно с аукциона.

Второй сын их Алексей был женат на баронессе Элмт; она умерла, оставив болезненного ребенка, которому предписали доктора теплый климат. Дочь их Мария овдовела и поселилась с братом и его ребенком, кажется, в окрестностях Ниццы.

Третий сын — Петр служит в военной службе, по крайней мере, служил на Кавказе.

Петр Александрович Плещеев был женат на Марии Васильевне Адамович. Этих Плещеевых я очень любила, особливо, Петра, который был настоящим chevalier sans peur et sans reproche*. Если он брался шаперовать,** то можно было быть уверенной, что никто не только не обидит, но и о себе, что по незнанию приличий не скажешь или сделаешь что-либо не так. Нас отпустили раз с ним на свадебный бал к Болховитиновой (вдова Юшкова выходила за полкового доктора Болховитинова). Бал был в Кузьминках и, разумеется, состоял из офицеров. Когда он видел, что меня идет приглашать какой-нибудь офицер, который ему не нравился, он шептал мне: Refusez, dites que vous danser avec moi***.

287

У них три сына и три дочери: Василий Петрович, женатый на Болховитиновой, Александр и Григорий еще не женатые; дочери: Анна за Мольским, Александра за Юшковым и Ольга за Свечиным. Она умерла пять или шесть лет тому назад.

О Плещеевых я больше писать ничего не буду; это не предания, а современная история почти. Это будут мои рассказы, которые запишут мои дети.

Но чтобы им была возможность справляться о степенях родства, скажу еще, что дочь Александра Алексеевича и Анны Ивановны Варвара была за доктором Паулем; после нее осталось три сына; а Мария за Руфином Ивановичем Дороховым. Она умерла в Нижнем, где сперва была директоршей института, а потом жила в деревне у когото, с кем была дружна, кажется, у воспитанницы института. У нее была бездна романтических историй. Она из героинь не выходила. Плещеевых пережили мы всех, то есть своих сверстников, род не кончился, их много, но уж это все те, кого мы детьми видели.

Дед мой, Андрей Иванович, был записан в гвардию, вероятно, при рождении своем или скоро после, ибо дослужился до чина подполковника, несмотря на то, что служил недолго и до женитьбы еще успел быть предводителем (губернским) Тульской губернии.

Он был не целомудрен и крайне чадолюбив, детей своих всех старался вывести в люди. Когда еще он служил в Петербурге, одна Ариша была оставлена им беременной в деревне; у этой Ариши были от него дети прежде. Андрей Иванович все справлялся, родила ли Ариша? Сын или дочь? Его уведомили, что Ариша родила мертвого ребенка; Андрей Иванович тотчас приехал в деревню, навел справки и узнал, что ребенок жив, но что Ариша уступила его одной богатой, то есть замужем за очень богатым, знатным, но старым человеком, молодой женщине, которая, купив у Ариши себе наследника, притворилась беременной. Всякий другой, на месте Андрея Ивановича был бы рад избавиться о заботе, упрочить своему незаконному ребенку богатство и знатность, но он на это рассердился и хотел начать процесс; как ни уговаривали его пощадить всех, замешанных в этом деле, он не соглашался и не сдобровать бы ни барыне, ни Арише, но ребенок умер, и Андрей Иванович отступился от своего иска.

Ариша впоследствии вышла замуж за приказного болховского Азбукина, который согласился дать свою фамилию сыну Андрея Ивановича Василию⁴⁶ и дочери Наталье.

Этот Василий Андреевич, по отчеству, выслужился и впоследствии женился на Екатерине Петровне Юшковой, и имел дочь Авдотью Васильевну Вельс по первому мужу, Пелопидас повторому⁴⁷. У Андрея Ивановича был еще сын Василий Андреевич Проташинский, который тоже выслужился и имел трех дочерей и, кажется, двух сыновей. Одна из его дочерей Катерина была за Ренне Александром Оттовичем.

Еще была у Андрея Ивановича связь с какой-то знатной барыней; имени я ее не знаю; но знаю, что эта барыня приехала однажды в Сальково, привезла с собой и сына его. Ее приняла бабушка моя (которой она сказала, что она старинная знакомая дедушки) очень приветливо. Когда Андрей Иванович воротился домой и увидел ее, то очень был недоволен тем, что она смела приехать к его жене и привезти сына, которого эта барыня все заставляла «целовать ручку

288

дяденьке». Он сказал жене своей о своих прошедших отношениях к этой барыне, прося ее никогда никому не говорить ее имени и впредь не принимать.

Когда Андрей Иванович вышел в отставку из военной службы, то был выбран в Туле Председателем дворянства, не знаю, прямо ли губернским или сперва уездным. Он стал жить в Туле, там познакомился и подружился с семьей Юшковых. Дети очень любили его. Он однажды подарил Варваре Афанасьевне Юшковой⁴⁸ в день рождения на 100 р<ублей> игрушек. Это очень любезный подарок для матери.

У них же в доме познакомился Андрей Иванович с сестрой Варвары Афанасьевны, Катериной Афанасьевной Буниной, воротившейся незадолго перед этим из Сибири, полюбил ее и написал письмо к брату, прося его согласия на брак с девушкой, хотя и не такого знатного происхождения как Протасовы, но все же из дворянского дома, красавицей, которую он всем сердцем «эстимует»*. Получив согласие, он посватался, предложение было принято с радостью и свадьба назначена скоро. Это было в 1791 г., но в это время умер отец невесты Афанасий Иванович Бунин⁴⁹, и свадьбу отложили на год.

13 апреля 1792 года была свадьба, и с этой минуты Андрей Иванович совершенно перестал ревновать свою жену. Женихом он был до такой степени ревнив, что невеста его боялась даже идти за него, чему она обязана такой счастливой переменой, Андрей Иванович отвечал ей: “То, что можно еще было простить жениху и объяснить страстной привязанностью, со стороны мужа было бы оскорблением, которое равно унизительно и для жены и для мужа”. Они жили очень счастливо и страстно любили друг друга; единственная вещь, которая омрачала их счастье, это страсть Андрея Ивановича к картам; он проигрывал очень много, почти разорился еще при жизни своей.

Они, наконец, поселились в Салькове, где выстроил дед мой простую избу; спальней их были полати, на которых они спали; в вечеру пили чай на крыльце под навесом; в нескольких шагах от дома протекала Ока, по которой часто ходили барки. Однажды бурлаки, завидев простую избу, приняли ее за постоялый двор, подошли к крыльцу, а, увидев хозяйку (мою бабушку), просто одетую и повязанную белым платком, стали требовать вина. Она принесла им вина на подносе, низко поклонилась, прося кушать на здоровье. Они выпили и хотели заплатить; когда она сказала им, что денег не возьмет, что она здешняя помещица, они пришли в восхищение и стали хвалить ее за гостеприимство и за простоту.

К ним очень любил ездить Андрей Алексеевич Елагин⁵⁰ (отец вашего другого деда, который жил близко от Салькова, в Козине). Но счастье их продолжалось недолго. Андрей Иванович скончался чахоткой в 1797 году⁵¹, оставив двух дочерей, Марию и Александру⁵², и вдову, которой не было еще 30 лет.

Бабушка с Божьей помощью выплатила все его долги сполна доходами со своих деревень. Сальково было тотчас после смерти дедушки продано, но его не достало на уплату, и бабушка перевела его векселя все на свое имя, чем заслужила уважение кредиторов, которые никак не ожидали, чтобы их бессовестные

289

векселя были уплачены сполна. Были между ними такие люди, которые давая 1000 р<ублей>, брали заемные письма в 2000 р<ублей>.

Бабушка моя, Катерина Афанасьевна Протасова, дожившая до 1848 года, никогда не снимала траура после смерти мужа и никогда не переменяла покроя своего черного шерстяного капота и своего белого кисейного чепца и косынки на груди. В праздничные дни надевала она летом такой же белый коленкоровый капот⁵³, а зимой какой-нибудь цветной темный. В этом костюме приходилось ей представляться императрице и наследнику, теперешнему государю Александру II.

Она посвятила себя воспитанию дочерей, жила тихо и скромно в Белеве, потом в Муратове, когда, уплатив долги мужа, могла заняться постройкой дома в деревне. Потом в Дерпте и, наконец, скончалась в Бунине, в мое отсутствие. О ней я буду говорить еще много отдельно, когда рассказ мой дойдет до близкого меня самой времени.

Род Буниных

Иван Андреевич Бунин был женат на Феодоре Богдановне Римской-Корсаковой. У них был сын Афанасий и две дочери: Анна, вышедшая за Давыдова и Платонида, которая ослепла; доктора объявили ее неизлечимой. В это время только что открылись мощи Дмитрия Ростовского⁵⁴. Платонида стала проситься, чтобы ее отпустили в Ростов; она жила в это время в Москве у брата своего, который был уже женат. Брат и невестка⁵⁵ согласились на ее просьбы, и она поехала с какой-то теткой.

В Ростове отстояла всенощную и упросила гробового монаха позволить ей остаться всю ночь у раки; он позволил, повел ее к мощам, и она осталась одна в запертой церкви. Всю ночь провела она в слезах и молитвах; поутру собрались монахи служить молебен; монах подошел к ней и взял ее голову, чтобы наклонить ее приложиться к мощам; она приложилась и вдруг с криком радости: «Вижу, вижу!» вырвалась из рук монаха. Это чудо было засвидетельствовано тут же присутствовавшими и внесено в Ростовские летописи. Можно вообразить радость и изумление семьи ее, когда она воротилась в Москву. Она после вышла замуж.

Феодора Богдановна, мать ее, была родом из Смоленска: складень Образ Смоленской Божьей Матери, который теперь у нас, принадлежал ей. Ее благословили им к венцу, после благословили им Афанасия Ивановича, который благословил им Екатерину Афанасьевну, та — свою дочь Марию, а после — меня.

Об Иване Андреевиче и Феодоре Богдановне нет никаких семейных преданий; известно только то, что они были очень строги и, кажется, крутого нрава. По крайней мере, слышала я, что однажды приехал к ним в Мишенское сын их Афанасий Иванович с молодой женой своей Марией Григорьевной и так были дурно приняты, что решились ночью уйти пешком в Белев и ночевали на постоялом дворе.

Но у Феодоры Богдановны была сестра Кристина Богдановна, о которой сохранились в нашей семье самые странные неправдоподобные рассказы; например, когда она уже в старости куда-то ехала, то остановилась ночевать на каком-то постоялом дворе. Хозяин дома был вдов. Когда Кристина Богдановна

290

заснула, то видит во сне, что к ней пришла женщина вся в крови, она спросила у нее: «Кто она?» Та отвечала: «Жена здешнего хозяина, муж убил меня, схоронил у себя в огороде, а всем сказал, что я пропала без вести. Я пришла к тебе затем, чтобы ты отомстила убийце и открыла его злодейство.» — «Но почему же буду я знать, что я все это не во сне видела?» — Та отвечала: «Отдай мне свой перстень; когда завтра увидишь, что его нет на руке у тебя, поверишь, что это не сон. Вставай и иди за мной; я покажу тебе место, где меня зарыли». Кристина Богдановна, отдав ей свой перстень, встала, оделась, взяла свою клюку и пошла за ней; та привела ее в огород и остановилась на месте, приказала заметить его воткнутой в землю клюкой. Все это было исполнено по воле провидения.

Поутру проснувшись, Кристина Богд<ановна> с ужасом увидела, что на руке ее нет кольца, а в комнате нет клюки. Она позвала хозяина и стала разговаривать с ним, спросила: «Кто тут исправник?» Услыхав его имя, притворилась, что это ее хороший знакомый и пожелала его видеть, и написала письмо к нему, прося немедленно приехать. Он приехал в тот же день, она рассказала ему свой сон; тот позвал понятых, пошли в огород, стали копать на том месте, где была воткнута клюка, и нашли тело убитой женщины с перстнем Кристины Богд<ановны> в руке. Муж признался в убийстве и был наказан.

Кристина Богд<ановна> в молодости полюбила и была помолвлена за одного Каховского. Жених поехал на войну (не знаю какую) и очень долго не было писем от него. Родители стали уговаривать ее идти за другого; она не устояла против их просьб и согласилась. Имя первого ее мужа неизвестно; известно только, что он был старый. В самый день свадьбы приехал Каховский; он вошел в церковь, упрекая ее, и простился с ней навсегда.

Старик скоро умер; она не знала, где Каховский, не слышав ничего о нем с тех пор. Через несколько времени вышла она замуж во второй раз, за Волкенштейна; Каховский, получив известие о смерти первого мужа, приехал, но приехал опять в то самое время, когда она венчалась с Волкенштейном. Он взошел в церковь, осыпал ее упреками, говоря: «В первый раз тебя против воли могли выдать замуж, но теперь ты сама изменила мне». Он уехал опять с тем, чтобы уже никогда не видать ее.

Волкенштейны поселились в деревне. Второй муж жил тоже недолго, он умер; отпевали его в деревне. В самый день погребения случилось Каховскому проезжать это село; он спросил: «Отчего освещена так церковь?» — «Барина хоронят». — «А кто ваш барин?» — «Волкенштейн». Узнав, что Кристина Богд<ановна> опять вдова и свободна, Каховский пошел в церковь; после погребения он взял Кристину Богд<ановну> за руку, сказав: «Теперь уже не выпущу», и тут же стал венчаться с ней. Долго ли, счастливо ли жили они, не знаю. Есть о ней еще какое-то предание, как она попалась в плен к разбойникам, но я уже не помню подробностей.

У Афанасия Ивановича, который был женат на Марии Григорьевне Безобразовой, было пять человек детей: один сын и четыре дочери⁵⁶. Иван Афанасьевич был очень образован, любил живопись и много знал в ней толку; он заказывал иконы для строящейся тогда каменной церкви в Мишенском. Кажется, он ездил путешествовать в чужие края. Он влюбился, если не ошибаюсь, в Лутовинову, но отец не позволил жениться на ней, потому что дал слово Орлову, сво

291

ему другу, что их дети будут женаты. Ивана Афанасьевича против его воли помолвили на другой; в день обручения, когда стали пить за здоровье жениха и невесты, у него лопнула жила, и он скоропостижно умер.

Старшая дочь Афанасия Ивановича Авдотья Афанасьевна была замужем два раза: в первый раз за Крюковым, во второй — за Алымовым⁵⁷. Алымова сделали начальником таможни в Кяхте. Авдотья, которая была любимицей отца, перед отъездом заехала в Мишенское и стала просить, чтобы ей в ее ссылку дали для развлечения сестру ее Катерину, и отец приказал 12-летней Катерине, своей младшей дочери, ехать с сестрой.

Бабушка моя провела семь лет в Сибири; сестра не занималась ей нисколько; она переносила капризы старшей сестры и была свидетельницей ее ссор с мужем и ее ветреного поведения. Она сохранила на всю жизнь благодарное воспоминание об Алымове, который был ласков с ней и защищал ее против сестры.

Всю жизнь бабушка не любила сумерек: они напоминали ей несносное путешествие из Сибири в Россию; в возке одна с горничной, с замерзшими стеклами, в таком полумраке, при котором читать невозможно, так холодно, что работать нельзя и этак больше шести месяцев. Впрочем, и книг-то у нее было только Adele et Theodore, Mme de Genles⁵⁸. Она знала ее наизусть. Она привыкла от скуки нюхать табак. Авдотья Афанасьевна, доехав домой, разъехалась со своим мужем и жила потом у овдовевшего зятя Вельяминова⁵⁹ при детях сестры своей Натальи Афанасьевны.

Наталья Афанасьевна, вторая дочь Бунина, была совершенная красавица. В то время был наместником Тульской губернии Кречетников⁶⁰; он был знаком с Буниными и заезжал в Мишенское; жена его была сумасшедшая и не жила с ним. Он влюбился в Наталью Афанасьевну; она в него; у них была связь. Отец ничего не знал об этом; родившуюся у Натальи Афанасьевны дочь отправили в деревню воспитывать, в Бунино, а связь продолжалась; Наталья Афанасьевна опять сделалась беременна, когда вдруг узнал отец. Он стал требовать, чтобы дочь шла замуж за Вельяминова, который, зная о том, что у нее связь, не боялся просить ее руки.

Наталья Афанасьевна сдалась на требования отца. На другой день после свадьбы привезли из Бунина ее двухлетнюю дочь Марию. Наталья Афанасьевна, взяв ее на руки, стала на колени перед мужем, прося его принять под свое покровительство несчастного ребенка. Вельяминов так был тронут ее просьбой, что заплакал и обнял их обеих, и мать и дочь.

Через месяц после их свадьбы у Кречетникова умерла жена. У Натальи Афанасьевны родилась еще дочь Авдотья (впоследствии Арбенева⁶¹), и потом еще дочь, которая была и дочерью Вельяминова, Анна Николаевна; она умерла старой девушкой. Наталья Афанасьевна жила недолго; у нее сделалась чахотка и она скончалась, оставив своих трех дочерей еще невзрослыми.

Муж ее, Николай Иванович, был неумен, веселого нрава, пустой человек, неспособный ни на любовь, ни на ненависть. Он мало имел влияния на дочерей и мало значил в семье.

Третья дочь Бунина Варвара Афанасьевна была помолвлена за Маркова; они любили друг друга. Маркову нужно было куда-то поехать; прошло несколько

292

месяцев без писем от него; Афанасий Иванович, напуганный несчастием Натальи Афанасьевны, вообразил, что Варвара Афанасьевна оставлена женихом; вследствие истории сестры ее, которая в это время сделалась известной, он стал требовать, чтобы Варвара Афанасьевна шла замуж за Юшкова Петра Николаевича⁶², который в это время сватался за нее. Согласие у нее вынудили, и она вышла за человека, которого не любила, с другой привязанностью в сердце. У Маркова, который не забывал ее, (письмо запоздало почему-то) в самый тот час, когда она венчалась, лопнуло на руке кольцо, подаренное ему Варварой Афанасьевной.

Юшков был председателем в Туле, и молодые переехали туда на житье. Варвара Афанасьевна была отменно талантлива и во всем имела очень много вкуса. Актрисы тамошнего театра приходили спрашивать ее мнения и совета, делали перед ней репетицию. Она была хорошей музыкантшей и, кажется, рисовала. Она умерла чахоткой, от которой не хотела лечиться и которую старалась развить в себе. Она не была счастлива и, кажется, никогда не любила своего мужа, хотя он любил ее и был всегда нежен с ней.

Я мало о ней знаю, потому что бабушка моя мало о ней говорила и мало видела ее, только по возвращении своем из Сибири, а Варвара Афанасьевна жила недолго после этого.

Она оставила четырех дочерей: Анну, которую с самого рождения отдала своей матери (впоследствии Зонтаг), Марию (Офросимову), Авдотью (сперва Киреевскую, потом Елагину) и Катерину (Азбукину)⁶³.

Петр Николаевич после смерти жены вышел в отставку и поехал жить к овдовевшей теще своей Буниной в Мишенское.

У них, то есть у Юшковых в Туле жил Жуковский⁶⁴ в то время, когда учился в Тульском училище. Я не стану рассказывать здесь о рождении Жуковского, который был сыном Бунина и пленной турчанки Елизаветы Дементьевны, его биографий напечатано так много, что считаю лишним повторять эти подробности.

В биографиях этих, те, которые писали их, не стесняясь, рассказывали подробности, относящиеся до наших семейных обстоятельств, и этим часто меня из себя выводили. Основываясь на минутной досаде Жуковского, выраженной в каком-либо письме, найденном этими господами, они бранили близких мне людей, приписывая им самые подлые побуждения

Пусть эта короткая записка о всех ваших предках, дети, предохранит вас от ложного мнения, например, о моей бабушке, не говоря уже о других. Вы увидите, что вообще во всей семье не было ни одного бесчестного человека. Вы, может быть, удивитесь большому количеству незаконных детей и подумаете, какие тогда были нравы. Я объясняю себе это тем, что тогда не было воспитательных домов, и предки наши считали своею обязанностью заботиться о существах, которые живут по их вине. Приняв это обстоятельство во внимание, еще вопрос, кому из двух — тогдашнему ли, или теперешнему поколению придется отдать преимущество в нравственности?

Жена Бунина Мария Григорьевна Безобразова по себе была женщина очень твердого и, кажется, холодного темперамента. Она была по-тогдашнему хорошо образованна, ибо умела читать и писать. Сестра ее Александра Григорьевна сего не

293

достигла. Она подписывала бумаги под диктовку своего крепостного писаря; он говорил ей: «Пишите «азъ» — написала. Пишите «люди» — написала «люди», — повторяла она и т. д. Марья Григорьевна очень любила читать и заставляла дочерей и внучек переводить для себя французские романы, которые они ей читали вслух.

Мишенское

Рис. В. А. Жуковского

Отношение ее к Елизавете Дементьевне, которая считала себя второй женой Бунина, по турецкому обычаю, были всегда самые лучшие. Елизавета Дементьевна так любила ее, что не могла пережить, скончалась через несколько дней после Марии Григорьевны. Она схоронена в Новодевичьем монастыре.

В доме у Буниных в Мишенском была она хозяйкой; у нее были ключи от вареньев, соленьев и прочих, ею приготовленных запасов. За столом с господами она не обедала, но всегда сидела с чулком в комнате Марии Григорьевны. Все тогдашние дети Мишенского сохранили о ней воспоминание, как о самом добром, преданном, незлобивом существе.

После смерти Андрея Ивановича Протасова бабушку мою стал звать жить к себе в Троицкое Василий Иванович Протасов, чтобы вместе воспитывать двух ее дочерей с его детьми. Мария Григорьевна сказала дочери своей, чтобы она никогда ни у кого не жила и что она запрещает ей жить в Мишенском; а пусть живет своим домом в Белеве, гостит в Троицком и Мишенском попеременно, сколько хочет, но чтобы всегда считалось, что она живет у себя, своим домом, иначе, говорила она: « Ты не устоишь против деспотизма Василия Ивановича». Бабушка всегда с благодарностью вспоминала об этом мудром совете.

294

Она так и поступила: наняла небольшой дом в Белеве на выезде из города и стала жить в нем сообразно своим маленьким средствам. Она была любима не только семьей своей, семьей мужа ее, но и всеми знакомыми, которые уважали ее за ее честность, за твердость, с которою она переносила лишения.

Теги: Российский архив, том XIV, 09. Воспоминания Екатерины Ивановны Елагиной и Марии Васильевны Беэр , Документы личного происхождения