Присоединение Крыма глазами очевидца (записка И.М. Цебрикова)

1783 год.

Справедливыя действы при врате Крыма в Таврике 1783 года!

По открытии 1768-года российско-императорским двором с Портою Оттоманскою формальной войны, намерение политическаго взора обращалось, чтоб при щастии оружия сил отщетить от Порты татар, обитавших ордами между Бугом и Днестром, называемых едисанцов, буджаков, джамбойлуков и едисикулов, к чему предводитель второй армии генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин снабден был уполномочием. При взятии в 1770 города Бендер, весьма в скорости успев, и на 1771 год все те 4-ре орды, составлявшия великолюдство, чрез Буг, Днестр, Днепр и Дон переведены за Азов на кубанскую сторону, где установясь договор имели с российским двором в союзе и дружбе.

Всероссийской двор, взирая на успехи оружия, покоривши в 1771 году Крымской полуостров, состоящий под державою Порты более трех век, и просматривая в то время течение политических дел, твердое намерение полагал, дабы из Крыма и нагайцов, переведенных за Азов, составить на будущия времена вольную татарскую область, что все поручено выполнить 2-му предводителю второй армии князю Василию Михайловичу Долгорукову. На какое бытие вольности крымцы, страшась более российского оружия, принуждены согласитца, и того ж 1771-го, по избрании из древней алчингизской фамилии султана Сагиб Гирея в ханы, а роднаго меньшаго его брата Шагин Гирея в калги султаны; приемники последнего отправили к российскому двору послом с грамматою, а после генерал-аншеф князь Долгоруков заключил с крымцами договорныя пункты, и как оные в первом разе быв не выполнены,то 1772-го отправлен в Крым полномочным послом генерал-порутчик Щербинин, и с немалым иждевением денег, вещей, движением и употреблением оружия в действо, заключил в конце того года формальный трактат с вольною татарскою областью, утверждавшеюся своим в свете качеством как бы навеки, и тогда ж декларация крымским ханом Сагиб Гиреем и дивана правительствуй чинам подписана, и при утверждении печатьми трактата в городе Карасубазар Сагиб сильно прослезился. Соверша же тамо все по инструкции посол выехал, а войски роосийския тамо находились. Но и за тем избранной хан Сагиб и чины дивана, да и вся чернь по единоверию всегда с турками имели внутреннее спряжение и новое вольное бытие, особливо уступка России, навсегда двух маленьких крепостей Яниколя и Керчи, лежащих в Крымском полуострове на берегу пролива из Азовского в Черное море, безпрестанно сердца их смущали.

1772 г. с мая на 4-ре месяца сделано было между воевавшими империями перемирие, а потом еще на 8 месяцев; но не утвердясь мир, паки действие войны происходило; крымцы же, храня приверженность к Порте, не преставали ей усердствовать, а российским в Крыму войскам вред наносить.

Между течением войны, со стороны российского двора настояла нужда ласкать крымцов, не взирая, что различие веры сильным было претыканием. Тогда ни одного не было из чиновников их к России преданна. Они и все жители полуострова пристально смотрели на жребий по войне утвердитца могущий миром, адин пребывавший в Санкт-Петербурге Сагиб хана брат, калга султан Шагин Гирей, по многом внушении утвержден разуметь цену вольности, и в том, что оная утверждается на будущия времена императорскими грамматами. Тамо Шагин Гирей познан первенствующими, что с природы имев дар, а склонность к эвропейским поступкам и дух зреть себя в славе от времени и политических событий стекающихся в каждом государстве, почему и не трудно было приуготовить его к степени лесной на место братне в ханы, при случае быть могущих перемен, с чем он Шагин в начале 1773 и из столицы в Крым отправлен.

Сагиб Гирей хан крымской и члены правительства Шагин Гирея калгу султана за бытие в столице и в чаянии, что он, как молод и предприимчив, стал приверженным к России, приняли весьма холодно, он же выразумев качество вольности, не взирая на то, с первых пор хану Сагибу и всем чинам советовал признавать оную всего превосходным для себя благом, внушая, что Россия ни под каким видом не снизойдет уступить паки Порте Крыма и ногайцов, хотя бы то стоило излишняго неположения оружия, в чем он, Шагин, первенствующим министром графом Никитою Ивановичем Паниным уверен; однако ни в чем чрез все лето не успев, осенью принужден из Бахчисарая удалитца в Полтаву к предводителю князю Долгорукову, а в 1774 по высочайшему самодержицы указу отправлен за Азов на Кубань в нагайския орды главным начальником с тем, чтоб его лицом в разсуждении Порты и крымцов, политических резонов перевес, хотя бы у нагайцов существовал.

Шагин Гирей, как начальник, хотел вдруг нравитца ногайцам поведением во вразумлении о силе вольности, но и те орды во время войны безпрестанно колебалися, казав преклонность к России и Порте, то он и тамо так же ни в чем успеть не мог; по силе трактата заключеннаго с вольною татарскою областью, требовал наряжения на Кубань корпуса, которого отнюдь нельзя было отделить ни из 1-й ни 2-й армей, по притчине заботливых обстоятельств внутрь России, и в Крыму во время прибытия в 1774 годе с турецким Хаджи Али пашею немалого десанта. Тогда все татара, равно и надежнее ногайцы, составлявшие более всех вольную область, взирая на действы воевавших держав, по успехам усердствовали той и другой стороне, и нельзя надеятца было на них, хотя и Шагин Гирей России преданной, над ними начальствовал, почему от российского двора того году в сентябре месяце к нему, калге султану, за Азов отправлен генерал-порутчик Щербинин, дабы поддержать Шагина советом в нужном положении в рассуждении обстоятельств. Шагин Гирей от генерала Щербинина требовал войск без коих де ногайцы послушают во всем крымцов, всегда подражая их и советом. Принуждено отвлекать объяснительными резоны; но Шагин, будучи не сведущ о внутреннем, писменно о войсках настаивал, упрекая трактатом и покровительством вольности. Наконец, уверял генерала Щербинина, что пребудет к России верным пока жив, особливо за оказанныя лично самодержицею благоволения, сердце его напоившия высоким понятием, и твердо де надеетца, что и он в свое время оставлен не будет.

Россия, исправя осенью 1774 внутреннее обстоятельство в разсуждении самозванца и изменника; того ж года предводитель 1-й армии генерал-фельдмаршал граф Румянцов-Задунайский (6а) заключил с турками мир, следственно, все клонилося к тишине, и двор надеялся, что и крымцы станут внимать о новом образе вольности; но они, напротив того, усердствуя Порте, и когда турецкой Гаджи Али паша пред заключением о мире пришел с десантом к крымским берегам, не только отреклись от вольности, а в доказательство к России недоброжелательства и находящегося при Сагиб Гирее хане резидентом статского советника Веселицкого оному Гаджи паше предали, а свиту его истребили. Все то однако по мире предано забвению; шла у российского и турецкого дворов министериальная переписка о татарской вольности. Турки, по утверждении большаго трактата, требовали о уничтожении оной, но российской двор настаивал о утверждении по трактату, дав разуметь и то, что хотя б стоило и нарушения мира. Какова переписка продолжалась до будущаго лета. Наконец, по выводе из Крыму российских войск, Порта согласилась почтить 1775 года хана Сагиб Гирея и новую татарскую область публичным посольством.

Турецкой посланник, прибывши в Бахчесарай, без труда в намерении Порты успеть мог, подостря крымцов о избрании в крымские ханы надобного Порте, почему они того ж 1775-го летом на место Сагиб хана поставили ханом шатавшегося по Кубани и протчим местам султана Девлет Гирея, о чем турецкой везирь, будто с сожалением, разумея таков нечаянной после войны крымцов поступ в перемене хана, писменно в Москву, где тогда весь двор находился, уведомил графа Петра Александровича и министра графа Никиту Ивановича Панина. На что двор с своей стороны, давши повсюду возражении, смотрел покойно на случай до 1777, и Девлет хан владел крымцами, а Шагин Гирей находился тогда начальником над ордами за Азовом.

Всероссийской двор, видя что турки весьма хитро свергнув хана Сагибы, по завоевании им возстановленнаго, утвердили Девлета ханом, все устроить в авантаж Порты обещавшаго, и которой под предлогом вольности, стал было России недоброжелательствовать; того ж 1777 принужденным нашелся в осень секретно двинуть корпус войск в Крым, и со стороны своей посредством нагайских орд калгу Шагин Гирея чрез остров Тамань в Крым ввел, где силою войск утвержден он над всею областью татар законным ханом, Девлета же принудили удалиться в Румелию , которой 1782 года тамо и умре.

По таковом взаимном перевороте, Порта с Россией вела громкую переписку и переговоры, даже клонившияся и к разриву мира, вопрошая о вводе в Крым войск? для чего в избрание крымцами ханов вмешиваетца, когда они признаны вольными? и Шагин Гирея принудила силою войск избрать ханом? И едва ль мир не тронут, все однако прекращено учиненною в 1779-м году конвенцией, объявившею вольность татар, по которой Порта принуждена признать Шагин Гирея над всеми татарами законным наследником и владетелем, подтвердив публичным посланничеством чрез присылку из Цареграда в полуостров придворнаго чиновника Сулейман Аги; а Россия войски удалить в свои границы. Хотя же крымцы признавали Шагин Гирея ханом, но внутренне терпеть его не могли, и более что он от России поставлен, чтился вдруг европейским образом войски и протчее заводить.

Смотря на обращение татарских дел, можно было видеть течение оных немаловажным; ибо: Россия теряв много людей и иждивения, отвлекая татар от Порты, - сия же, терявши их из своего долговременнаго подданства, с своей стороны сопротивляясь, тем и другим их привлекала, и единоверие споспешествовало более всего. Европейския дворы, взирая на действы России и Порты, соблюдали каждой свою пользу, особливо в относящемся до коммерции и прерогатива. Хан Шагин Гирей по желанию господствуя в Крыму не в духе, тем паче, что не мог нравиться людям и поселить в них охоты в заведении регулярных войск и тому подобного, примечал действы протчих дворов. Дух его, рожденной к предприятию дел, показывающих величие и славу, в то время не был в спокойстве, и при всех смутных на жизнь его заговорах утешался адним, что он самовласной владетель, и не удасца ль во времени, любящем различную перемену своею остротою взоитить в любовь людей, и когда-либо не не коснетца турецкому престолу, давая месть за уничтожение и снизвержение Аличингизкой фамилии, из коей, как царской, и он произошел, и коя чрез многия веки турками презренна. Шагин, имевши таковы мысли, не любил турков, нельзя же сказать, чтоб во всем был чистосердечен и к России. После учиненной в 1779 году конвенции, по которой немалая сделана уступка земли Порте среди Буга и Днестра ничего так не желал, как видеть между Россиею и Портом театр войны, ибо такая уступка земли, а притом и вывод крымских християн на поселение в Азовскую и Новороссийскую губернии, возбудили гнездить и к российскому двору неудовольство, а дабы успеть в том, то вскоре рассорясь он с резидентом надворным советником Константиновым, на место его испросил посланником господина статского советника Веселицкого, и летом 1780-года вступил при Щагин Гирей хане в Кефе в действительное служение.

Тогда находился в Кефе гонимой Портою вышеговоренной Годжи Али паша, прибежавшей в покровительство Шагин Гирея, коего приняв, он издержал на угощение последнее иждивение, и как паша очень на Порту был озлоблен, то довлетворясь ханским приемом, обещался во всех частях его славы участвовать его пособием. Никогда хан в подобном восторге не бывал, как того лета, приобретши себе в дружбу пашу, коего посредством мыслил лететь в Анатолию и далее; посланника Веселицкого и давняго знакомца канцелярии советника Рудзевича, магометанскую веру иcповедавшаго. Последней и прежде был во всех частях хану верен и усерден.

От самодержицы посланнику дано секретнейшее повеление по поводу, что Хаджи Али паша предварительно просил Ея покровительства, предложить ему, чтобы он удалился в Астрахань, откуда в случае надобном употребитца по его желанию. Предприимчивой хан, узнавши вскоре о том, настроил пашу с посланником трактовать не об отъезде, но о покорении Анатолии, Цареграда и протчих мест, и паша наисильнейше просил от российского двора об отправлении на Черное море 12-ти караблей, посадя на каждом по тысяче военных. Он немного требовал, но вдруг несколько миллионов! Из успехов же и дейcтвов относилось бы к славе двум государям, разумея точно российскую монархиню и благотворителя своего Шагин Гирея хана о чем высочайшему престолу от посланника доносимо было, а о выезде в Астрахань паша ставил неудобством, что отдаленное место и не способное к отмщению Порте. Высочайший двор на таковыя донесении предлагал об одном паши в Астрахань выезде; но посланник опять доносил об отзывах паши, кои изражал по внушению хана, клонящийся к разриву с Портою мира. Двор однако пропущал все паши требования без внимания, подтверждал министру только о соглашении на отъезд паши в Астрахань, меж чем от двора присланы паше и сыну Джелал бею две собольи шубы. В 1781-м же годе паша просил позволения о прибытии в Петербург, где бы пред самодержицею о выгодах ея империи мог изустно объяснитца, но от двора толковано об одном паши в Астрахань выезде, почему хан, не успев и чрез пашу сыграть по своей ноте, в августе месяце обратился к турецкому двору и чрез великого везиря и реиз-эфендия испросил у турецкого салтана ему, Хаджи Али паше, прощение за бегство его из отечества, по получении котораго того ж году сентября 6 дня со всею свитою, сев на судно, отправился в Анантолию в свою провинцию, Джаныилы называемую, обещаваясь при отъезде помнить благодеяния Шагиновы и дружбу посланника Веселицкаго!

Существительно удобно было приметить, что хан с пашею растались с сожалением, заключа между собою немалую дружбу, и по отъезде паши за море всегдашняя происходила между ими переписка, и что с посланником ни трактовано, о всем из Кафы паша турецкому двору давал знать, о чем многие уверяли. Из всех дел с пашею ведомых примечено, что хан Шагин Гирей и в течении оных прилежно старался ввесть оба двора в войну, и под театром оныя хотел успевать в возвышении и повлечь за собою славу; но непостижимость совокупясь со временем присвояет людям честь и славу по своиму соизволу.

1781-го осенью и к весне будущаго лета хан, ознакомясь, и посланника Веселицкаго начал презирать, да и чиновники придворные обращались с свитою его презренно; меж тем Шагин Гирей, видя не успех в разриве мира, к весне стал вымышлять новыя к тому способы под видом вшествия в Крым российских войск, татара же внутренне и самого его не терпели, да и из чиновников редко к нему было приверженных. Хану советов подавать никто не отваживался, и ни чьих он не требовал, полагаясь на себя и на свою дальновидность, при всем храня твердо свой закон и набожество, уповал он и на провидение, правящее различием незапных судеб!

С самаго выходу в 1779 году из полуострова войск, всегдашняя была наклонность к бунту противу Шагин Гирея. Ропот в тайне его придворных, особливо из старых чиновников, утвердил чернь, что он не по древним обрядам правит. После того, 1782 году, пребывающия на Тамани старшия родныя его братья Батырь Гирей султан и Арслан Гирей султан с зависти ль, либо по подыскам Порты или же под существенным предлогом, которой братья главным претекстом объявили, что они, видя народ в Крыму обитающ, отягощенным новым от него Шагина в разных видах установлением, сперва начали образом совета удалять его от заводимых в области перемен, но править бы областью на прежних обычаях, как в веках его предмесники поступали. Хан Шагин, увидя толь немаловажное братьев своих, закоснелых летами в обычае татарском, в письмах изражении, о коих тотчас и народ опознав, главнейше впал в размышлении, каким бы образом воспятить толь не нерезонное у татар требование старших братьев, и как уже весна наступала, в кое время обыкновенно крымцы к бунту по теплоте свободу имели, стал чрез посланника требовать у обретающагося в Керче и Яниколе комендантом генерал-майора Филисова о показании сухопутными войсками и морем вида, коего бы чернь убоясь, унятца могла от внимания братьев, вселяющих наклонность к возмущению. После отвечал на запросы с угрозами братьям. Генерал Филисов, не имев точных на все предписаний, резону министра не послушал, не сделав требуемаго землею и морем движения, то братья Шагина вели с ним безпрестанную переписку, громко требуя оставить новыя заведения, с народа сборы и тому подобное, иначе ж, естли править не станет на древних основаниях, они вступаютца за народ, яко тем и другим изнуренной. Крымцы, слыша такое дел течение, в апреле месяце начали делать на хана заговор, и собирались по деревням толпами, но приостановились движением двух пехотных полков; следовавши ж точность, стали опять братья настаивать о приезде хана в Керченской уезд, где все три увидясь посоветуют. Шагин тем теснясь безпреривно, и в начале майя чрез министра от генерала Филисова требовал войск, но он, судя о конвенции 1779-го заключенной, не имел оными делать движения.

В майе, около 10-го числа, совершенно близ города Кефы собралась чернь толпами, ничего однако не предпринимав как прежде яростнаго, и российских купцов татара не тронули. Последующия три дни султаны писменно настаивали у хана о свиданьи, и в обще посудили б о народном благе, для чего они из Тамани в Кефу вскоре прибыть намеревают. На 14-е майя, когда чернь с чиновниками в большом сборище показалась вне Кафы, то Шагин, видя себя вдруг объятаго не благонамеренными, приглася министра Веселицкаго, с делами и свитою на малом судне 14-го в день Сошествия Духа отправились в Керчу, и по благополучной погоде прибыли туда в три дни, расположив свое тамо пребывание до вcевысочайшей резолюции!

Хан, прибывши в Керчу, находился в маленьком домыке. Знавши его качество желаний, был он весьма в стесненном духе, размышляя, что всероссийский двор не подаст ему сухим путем помощи, смотря на договор конвенцией утвержденной, и более, что крымцы, не тронув никого из российских, ни купцов заслужат у двора внимание и позволение выбрать на место его другаго хана, что самодержица! смотря на такое их смирение, из безмернаго человеколюбия внемлет их прошению, и в случае пременит нужное к нему свое покровительство, быв объят тем уныния разсуждением, пылая местью, устремлял напряжение о наказании татар; но не имея сил, сыскивал затем вымысли, предлагая их по порядку всероссийскому двору, навлекал на крымцов удобие к наказанию, а на Порту подозрение из чего б сотворить разрив мирных утверждений.

Министр писал из Керчи к крымцам увещательныя письма, а хан просил не увещевать, полагая адне и те же резоны, что без оружия они отнюдь не послушают и не учинят признания в своих поступках. На что крымцы отвечая, жаловалися на несносное Шагина правление, изъявляя впротчем сожаление, что посланник отбыл в Керчу, приглашали обратно возвратиться для советов в Крым; продолжая, что они Шагина почитают, ханом же его иметь не хотят.

Вслед за тем повелевал и высочайший двор министру увещавать крымцов письмами, с которыми в образе посланца отправлен был капитан с подпорутчиком Кираевым, да из свиты посланника знающих турецкой язык четыре человека. При том хан удостоен собственноручным самодержицы письмом, уверявшим о покровительстве, и присылкою золотом 50-ти тысяч рублей. Меж тем повелено Таганрогской флотилии нескольким судам выйти на Черное море, и лавируя около крымских берегов и по проливу Азовского в Черное море, наблюдать за мятежниками, не трогая отнюдь никого, но в случае защищали б честь императорскаго флага.

Посыланные чрез 10 дней из Карасубазара возвратясь, Шагину, как мнил, из приятнаго ничего не привезли, а премногия на него жалобы, как он пременил их обычай, заводит в противность закона регулярство, как установил убыточную новую монету, довел их до крайней нищеты и протчее; и решительно отрекалися, что они не хотят над собою Шагина ханом иметь, чем не будучи он доволен, терзаясь, желал их наказать, но не будучи в силах, частью вредил под видом предлогов, присвояемых распоряжению судами, которые зависели от повелений посланника и генерала Филисова. Все, что крымцы ни писали, и посланца показании надлежало отправить к высочайшему двору, то для выполнения взнесены были в канцелярию министра. Из посыланных же предварительно говорили, что крымцы заказав под смертную казнью не озлоблять россиян, распрашивали всех их и купцов, вступитца ль за Шагина Россия, и будет ли он опять в полуострове? И когда говорено, что вступитца, то они, покивая головою, отвечали: "естли де Шагин Гирей будет ханом, лутче умереть", а многия говорили, что ни Шагина ни Батырь Гирея, коего прозывали тогда ж из Тамана на ханство, иметь не желают, а пущай де всероссийская самодержица для правления пришлет генерала, ибо не желаетца им уже терпеть нищеты и горестей, которые несут 12 лет. Министр, соблюдая давней системы течение, имев резон оставить таковыя крымцов желания, не ведав двора намерений, полагал резолюции в адном защищении прерогатива в Шагине. После прислал в канцелярию тех 4-х человек распросить и в дополнение рапорта посланца взять с них скаску, но в какой силе не сказано; по распросе же все они, подтверждая посланца вести, сказывали спициально и внятно не токмо в канцелярии, но и по Керче, что в Крыму чиновные да и чернь желают подданства, почему от оных 4-х человек, а именно: войскового товарища Гиевского, сотника Маргоза, конфидента Бориса Семенова и штатного толмача татарина Абдуллы Мемьшева, взята за их руками скаска в такой силе, "что крымцы, не желая ни Шагина ни Батыра Гирей султана над собою иметь ханом, повергаютца в российское подданство в образе казанцов, что слышели по городам и по селам, и в уповании, что таковы крымцов желания не будут высочайшему престолу противными; отправлена та скаска между протчим при письме посланника от 15-го июня 1782 из Керчи к вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману.

Шагин, пребывая в Керче скучал, что вдруг в Крым не введены сухопутныя войски и не наказаны татара, ласкался однако надеждою в разсуждении крейсирования судов, не возсодействуетца ль прознаменование к войне, под течением коей не будет ли случаев воспользоваться новыми властвования выгодами. Между тем распоряжения по Черному морю судами происходили соответственно его желаниям, из чего существенно можно было зреть, колико хотел он крымцов карать, а суда и турецких купцов портить, и чтоб в чем из того успеть, хан не чувствительно под приватными предлогами на каждой российской корабль помещал из своих верных мурз и по несколько бешлеев с таким наставлением, чтоб они под видом непокорства и ослушания татар наклоняли российских командиров вредить татарам. Видно было из многих рапортов командующаго флотом, что по приморским в Крыму городам, будто бы на зачинщиков пальбу продолжали; лотки же по настоянию хана не точию татарских, но и турецких подданных везде были порчены, иныя же и вовся истреблялися, да и посланник царегородский крымского уведомлял, что турецкой шхипер, прибывши в Константинополь жаловался реиз-эфендию, что из российских кораблей и по судам турецких рейзов стреляют, а потому одному и тот шхипер прежде времени от Крыму удалился. Посланник Веселицкий о всех действиях по Черному морю хана Шагина извещал, и он в вышней степени всем тем быв довольным, думал, что и Порта раздражена не небудет, и, конечно, ест ли б она тогда находилась в лутчих внутренних положениях, то б не снесла толь терпеливо троготельности ея прерогатива. Но за всем бдением судами по проливу Азовского в Черное море, всчавшия мятеж султаны Батырь и Арслан Гирей переехали из острова Тамана в Крымский полуостров.

В 31-й день августа из Санкт-Петербурга Азовским морем приехал в Керчу курьером гвардии сержант, вручив посланнику два имянныя рескрипта от 3 числа августа, адин повелевшей сухопутными военными силами, когда крымцы не послушали увещеваний, Азовским морем чрез Петровскую крепость степью и Перекопом ввесть опять Шагина в Крым и утвердить на ханство, и чтобы по прибытии в полуостров с приносящими повинную его власте поступал кротко и снисходительно, чем более успеет народ к себе привлечь, нежели строгостью и казньми; а другим, как высочайший двор был уверен, что и Порта не неучаствовала в вытеснении из Кафы Шагина, то цареградскому министру Булгакову повелено в случае вспросу у Порты о входе в Крым войску реиз-зфендию, не обинуясь, сказать, что Шагин по многотрудном утверждении есть самовластной, распоряжая областью, никому не может за себя отчоту давать; заведение регулярных войск и артиллерии, как он с областью сближен к Европе, несть противным действом магометанской религии так равно, как и султан турецкой, заведши оную в своих областях, не считает повреждением закона, и что всепресветлейшая самодержица! адиножды обещав хану и вольной области свое покровительство, никогда не отречетца в исполнении самим содейством; словом, стекшияся у Порты смутныя обстоятельства при всей ея гордости позволяли тогда, что только можно и прилично величию Российской державы, реиз-эфендию (по визирю великом первому министру) говорить, что все к цели, наотрез велено сказать.

По высочайшему указанию все имянныя строки Шагину в Керчи чрез секретаря прочитаны, ибо хан весьма разумел по-русски и придворный слог, и по его желанию со всех рескриптов и копии ему поднесены. Приметно было, коль он выговором Порте небывалым казался довольным, а прослушавши все, говорил, что она во все господствование, едва ль откуда так реския выражении слышать могла, как тогда от российско-императорскаго двора предлагаемыя, что, взирая на внутренния свои обстоятельства и сильныя пожарныя случаи (о которых извещал цареградский посланник), возмутитца душами, а что до человеколюбия, в том должен следовать своей покровительницы повелению, и должен по силе оных поступать. При том хан удостоен собственноручным самодержицы письмом, обещавающим ея покровительство! чем всем казался быть весьма довольным, но, знавши его сердца положение, нельзя сказать, чтоб во всем внутренне ощущал то! а для чего? потому! что в высочайшем соизволении показалась одна наклонность к войне, которая, как он довольно из примеров изведал, часто по перетяжении политических на бумаге резонов уничтожаема бывает; и так за всем тем и за многими в намерениях от моря успехами надлежало пристать в немаловажном, а паче и в не возможном, от посланника требовании.

1-го сентября назначены 4-ре корабля российских ради переезда из Керчи в Петровскую крепость. Потом даны повелении командовавшему флотом о крейсировании и бдении судами у берегов полуострова, и чтоб по отбытии министра, обо всем относился генералу Филисову в Яниколь. За тем приуготовлялись хан с чиновниками и министр к отправлению в Петровскую крепость.

До получения тех высочайших повелений хан, держась собственнаго намерения, безпрестанно целой месяц искал от министра предписания командующему флотом брегадиру Казлянинову об отправлении к Кафе двух караблей, силою которых удалить бы турецких промышленников, 12-ти судов в Кефинской буфте стоящих, кои, как твержено от хана, будто для набрания соли прибыли, но в самой вещи умножают де смятение татар и протчее увеличительно объяснял. В случаю же непослушания отрезать бы у тех судов якори, и тем прекратя их оказываемое упорство, понудить удалитца из под Кафы. По предразсуждениям политических резонов ни под каким видом нельзя, в таковом пиэсы требовании хана удовлетворить, однако он избрал время и случай. По получении высочайших рескриптов открылось то и другое, и когда все в некоем восторге были, то хан и приступил к посланнику с сильнейшими убеждениями и доказательствами чрез генерала-майора Самойлова, что он в правиле Ея величества покровительства, может тогда таково повеление дать. На что министр согласясь, дал флота бригадиру ордер в такой силе: ежели тех 12-ти судов рейзы не послушают ласковых слов об удалении из-под Кафы, то затем отрезать у всех судов якори, пущай куда хотят туда плывут. Взявши оной, безвыходно сидевший у министра хана фаворит Сеит эфендий с веселым видом, чаяли оба тем достигнуть своей цели; но промысел времени не такия распоряжении благославляет, а те кои преподаютца к человеческому спокойствию.

По приходе 6-ти кораблей к Керче и по изготовлении, 8-го сентября хан сошол на корабль "Хотин", а министр с своею свитою на "Таганрог". При входе хану делана почесть из двух пехотных полков и из крепости пушечною стрельбой. На кораблях, которые полумесячием адин близ другаго стояли, все матрозы по мачтам и верьвям, стоя в параде, кричали "виват", а стрельба от крепости и всех кораблей непреривно продолжалась. Отправясь же по сближении и к Яникольской крепости, так же силютовано и из оной пушечными выстрелы, а из кораблей взаимно соответствовано. Хан, чрезмерно будучи весел, дивился благословению, силам и мудрости российской дисциплины, без сумнения воображал, коль бы он руку вышняго прославлял, ежели б таковы силы под его властью встретились, ибо он, держа в мыслях государя Петра Великаго, весьма желал следовать его примерам.

На другой день, выбравшись из пролива в Азовское море, стал дуть попутной ветер, по которому успели немало в пути. После вдруг зделалась зыбь (тихое без ветру, но сильное колебание волн) а к тому случилось противное перетечение воды из Азовского в Черное море, почему нельзя было вскоре следовать, а принуждены по правилам морских содействии лавировать, не прямо ити, а по сторонам, выигривая путь, достигая Петровской крепости.

На 12-е число в вечеру увидено вдали плывущее из Петровской в Яникольскую крепость транспортное судно, которое по данному из карабля "Хотина", на коем хан следовал, пушечному выстрелу, став сближатца, и ночью к министру явился из оного присланной из кабинета курьером секретарь и привез хану другие на вход в Крым золотом 50 тысяч рублей да именное самодержицы повеление.

В 14-й прибыли к Петровской крепости. И из сей шла почесть пушечными выстрелами. Министр сошол того ж дня, а хан 15-го. В крепости двумя пехотными полками был встречаем. По входе в квартеру министр, по сделанном приветствии, что Ея величество, творя в своем отечестве великость дел, не забывает и простой пословицы, что дарагого гостя везде встречают с хлебом и солью, почему и для него - от благостини, коею всевышний Ее снабдил, уделяет на хлеб и соль золото, и 50 тысяч ему вручены, что, видя, Шагин прослезился, назвав монархиню прямою матерью.

23-го его светлость генерал-аншеф князь Григорий Александрович нынешний фельдмаршал Потемкин, доехавши до Петровской крепости, посещал хана и много наедине беседовали относительно дел, спряжение имеющих о Портою и татарами, а при том Шагину советовал, дабы по приведении в порядок крымских дел будущею весною побывать и на Кубане, чтоб и тамошния народы персонально привесть в лутчее состояние. После чего князь уехал в Санкт-Петербург, а хан 28 сентября при приставе генерал-майоре Самойлове, в препровождении Вятского и Копорского полков, и с министром выступил в марш к Перекопу, в продолжении котораго во всем, яко владетелю, почтение сохраняемо было, и он, взирая пристально на порядок и дисциплину войск, утешался, что время и случай, хотя оными подает средство на отмщение врагам!

Шествуя степью, чрез две недели достигли Кизикермана. Хан с препровождавшими полками расположился лагерем по левую сторону Днепра. На другой день из Кизикермана посещал его корпусной командир генерал-порутчик граф Дебалмен, тут явился магометанской религии и канцелярии советник Рудзевич, котораго пред тем хан прилежно от генерала-фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцова-Задунайского требовал, но Рудзевич упредительно по соизволению самодержицы отослан в команду князя Потемкина и определен в октябре месяце для переводу к графу Дебальмену. Вскоре узнано, что господин Рудзевич от князя снабден по неизвестной материи секретным ордером.

Из Кизикерманского лагеря министр высочайшему двору обо всем от 14 октября доносил. По исправлении же обоза и по переправе чрез Днепр корпуса граф Дебальмен, умножив для хана конвой, с корпусом достигли к Перекопу. Тут, простояв двое суток, вступили по ту сторону Перекопа, а по роздыхе чрез три дни пошли без всякаго от татар препятствия внутрь полуострова, достигая назначеннаго у речки Карасевки урочища Бейди-Дермен называемаго. По дороге сельския жители хану, которые обреталися в селениях, кланяясь, предавали себя его покровительству, и нигде ни от кого сопротивления не было. По прибытии на то урочище все войски расположилиоя лагирем, и фуражем, у татар забираемым, весьма были довольны.

Корпусной командир, пребывая тамо две недели, наряжал партии для престижения неразошедшихся татар по домам и за солтаном Халымом, не хотевшем Шагину покоритца. В Бейди-Дермене премногое количество народа, являясь хану, с покорностью испрашивали прощения, и тогда ж многим даны охранительныя листы. Чрез несколько дней во многом числе явилось чиновников, прося у Шагина помилования, но он лично ни с адним не говорил, не допущая их к себе, а всех, равно и чернь, отсылал на распоряжение к вышепомянутому советнику Рудзевичу, в чаянии, как он давней его друг, существом при разбирательстве людей попечетца о его пользе, и ни чего и из чести не уронит. Тамо господин Рудзевич каждаго дня окружен был множеством крымцов, распоряжая ими; распоряжал он и политическими делами, донося обо всем графу Дебальмену. Вскоре из чиновных человек до 20-ти взяты под ханской караул, а 4-ре ширинския старшины, ширинского Джелал Бея дети, Сеит Шах и Мегмет Шах мурзы, Султан Мамбет мурза и Ниет Шах мурза под российскую стражу. Следуя всемилостивейшему самодержицы повелению о пощадении повинную приносящих, господин Рудзевич особливо последних 4-х человек уверял в покровительстве корпуснаго командира, чем они весьма ободрены были, ибо хан зело гневался на Сеит Шаха; но из тех, кои отданы под стражу ханскую, ни адин ни против российских войск, ни же хану противными не оказались, а все с раскаянием и покорностью явились Шагин Гирей хану.

На урочище Бейди-Дермене известно стало, что господин Рудзевич снабден от князя Потемкина секретным ордером, чтоб он, войдя при корпусном командире в Крым, по усердию и присяге к империи, испытал у крымцов мысли, могут ли они предшествовать отзывом и желанием в российское подданство, и протчее из чего бы завесть дело, и потому бы время от времени его светлости доносил.

Господин Рудзевич, получа толь немаловажную доверенность о присоединении крымцов к России, произшедшую единственно по поводу взятой в Керче скаски, сперва открыл об ней командующему графу Дебальмену, а потом вскоре узнал и находящейся для письма при хане порутчик Кираев, коему господин Рудзевич доверял писать по оной и донесении князю Потемкину. Господин Кираев довольно из слухов и дел знал кондуит господина Рудзевича, по некотором времени открыл посланника секретарю, и как обоим им не неизвестно, коль Рудзевич чрез всю жизнь, обретаясь при министерских разных дворов делах, во всех частях шутлив, то оба стали в разсуждении толь нежной доверенности примечаеть, надеясь что крымцы с охотою соглашатца к России в подданство, лишь бы лишитца власти Шагиновой, и лишь бы прямо поведена была Рудзевичем исполнительность доверенности.

Сказано выше, что хан чиновников и всю чернь обращал для всяких дел к господину Рудзевичу, а c сим во всем по приверженности к хану участвовал капитан Ибрагимович, племянник и однозаконник Рудзевича. Они оба, храня хану усердие, вскоре о той господина Рудзевича порученности доверенной и о всем намерении князя Потемкина ему открыли, не скрыв и совету, князем хану в Петровской крепости преподаваемаго об отъезде к нагайцам, дабы чрез то удобнее привлекать крымцов в подданство. Что все Шагин узнав, то есть высочайшего двора противныя его власти предприятия, все силы, рачение и достатки, при пособии господина Рудзевича употреблял ко опровержению оных. Они же оба, довлетворя по однозаконству и протчему, во всех предприятиях хана, обнаруживали его поношением, чем бы сокрыть тайную к нему преданность.

15-го ноября из Бейди-Дермана корпус пошел на квартеры в город Карасубазар, куда вступивши 17-го граф Дебальмен, министр и господин Рудзевич заняли квартеры в оном городе, а хан расположился за 10 верст от города в деревне Сеит Шаха, называемой Катаршасарай. Арестные Сеит Шах с братом и другими двумя под российскую стражею привезены в город, и так же повторено им высокое покровительство, и что они спасены будут, а протчия 20, как бы прямыя бунтовщики и непокоривыя власти в Катаршасарай отправлены под строгой ханской караул, куда незадолго привезен и вышепомянутой Халым Гирей Султан, пойманной у пролива Чернаго моря, и отдан под стражу. Тогда отнюдь нихто не знал кроме хана, Рудзевича и Ибрагимовича, что с теми арестантами воспоследует.

Живя в Карасубазаре в декабре Сеит Шах часто ночью с тремя своими товарищи хаживал к Рудзевичу, просили о спасении от руки хана, и гоcподин Рудзевич наисильнейше их обнадеживал покровительством. Рудзевич, производя различие действ, понаружествовал, и в исполнение секретного ордера князя Григорья Александровича, с тем Сеит Шахом и его товарищи о подданстве имел разговор, что они внимательно принимая, охотно обещались весь народ наклонить, прося прилежно Рудзевича, естли де так угодно самодержавству, то б дать им писменное в том уверение, что такое предложение крымцам в самом деле есть и будет угодно Ея императорскому величеству сильной их покровительнице, о каковом с теми мурзами трактовании. Рудзевич доносил от 6-го декабря и князю, казав оное графу Дебальмену и протчим из генералов и действительно уверил, якобы и отправил в столицу с подполковником Неплюевым. Затем помянутыя трактовавшия 4 мурзы сильно был уверены, что останутца живы, сколь бы хан ни старался уже к их истреблению.

Хан, пребывая в Катаршасарае, в декабре послал по всей области повелении, о прибытии от каждой деревни по два человека старшин мулл и из других лутчих людей для обличения преступников в их противу него и области поступке, что все делано секретнее. Прежде собрания господин Рудзевич будто смущался в неполучении резолюции на свои с Неплюевым донесении, не преставая на письме и словесно поносить хана, а Шагин, знавши о скрытом его усердии, спешил, под предлогом закона о судопроизводстве и сочинении приговора к осуждению преступников. Ко всему тому граф Дебальмен одержим был жестокою болезнью, а посланник Веселицкий, получа отзывной рескрипт, дело ж о подданстве от него быв сокрытым, ни во што не вступался, да ни хто его о приговоре и не предварял, хотя капитан Ибрагимович, им определенной для таковых случаев, при хане находился. Словом, все служило удобием Рудзевичу и Ибрагимовичу для одержания Шагину мнимой полезности, и они внутренне тешились, что удавалось как лутчаго прима без трудностей играть.

К 20-му числу стеклось в Катаршасарай до трех тысяч человек. Последующия дни все то уборище смыкалось к домыку, где хан пребывал, но как еще приговор содержавшимся под арестом старшинам не совсем сделан, то народ для удобнейшаго прокормления лошадей разъезжался по деревням ближайшим.25-го оказано, что хан Шагин Гирей, их государь, будет судить собственно законом Бога и народним правосудием тех преступников за изгнание его, и за то, что область ими приведена к крайнейшему раззорению, чрез что принужден он паки просить российской помощи для усмирения бунтующих, что есть тяжество народу в разсуждении продовольствия фуражем; наконец, сказано, что Шагин хан сам себя при посредстве Сеит Гассана эфендия (своего фаворита) тому же собрания суду и закону предает. Народ, выслушавши все, разашолся восвоясы, и подтверждаемо было, дабы каждаго дни раньше собирался к окончательному решению.

Граф Дебальмен все те дни быв болен и с постели не вставал. Участвующий в действах хан, Рудзевич и Ибрагимович никому о намерениях не говорили. Министр, давши в Керче Шагину с высочайших рескриптов списки о пощаде покорных, и не мыслил, чтоб он не последовал толь благим самодержицы советам. Многия думали, что Шагин собранием уличит только преступников и пометит или ссылкою по деревням, отрешением от должностей, либо улича грозно, после даст милостивое прощение. Но Рудзевич и Ибрагимович совершенно ведав о всем, чтились сентецию приговора от всех скрыть.

С 26-го каждые три дни народ стекался в Катаршасарай, где нарочито в отведенном дворе было cудопрение. Винные из чиновников, кроме cултана Батыр Гирея и cултана Арслан Гирея, братьев Шагиновых, и Батырова сына Шагама, тамо же все находясь при страже, голоса и мнения слышели; тамо вопросы полными клики народу, разделявшемуся на кучи, предлагались о бешлеях, сеименах, их одеянии и новой монете, о новых заведениях и о протчем; и когда все то в пользу отечества делано, виновен ль Шагин Гирей хан? и противно ли то закону? Народ кричал: "нет"! Затем по порядку касалось о мятежниках. Из них в первой день обвинены и присуждены к смерти, в том числе и Керченской округи Халым Гирей султан. 28-го народ подтверждал, что все мятежники повинны смерти, о чем и приговор читан, но в тот день по нежеланию собрания не выполнен, ибо прилежно наблюдаемо было, дабы выполнение приговора показалось от собрания, а хан с намерениями явился б чуждым казни, зделанной старшинам. Собрание, хотя из некоторых потакав, что мятежники доcтойны по закону смерти, к коей присудил из духовенства главной начальник кадиаскер Абсюют, но не один человек не дерзнул бить, а только всех связали. После чего, расходясь, собрание предавало все на волю хана.

29-го декабря собрание стеклось. Говорено о приговоре и винах. Тут вскоре увертливо привмещены в собрание ханской службы бешлеи, предварительно настроенные к начальному поводу в побитии преступников. И так поведши из двора старшин, осужденных преступниками, а именно cалтана Халыма, ширинского поколения мурз и молл 10 человек, и вне домыка, где хан пребывал, на прямом месте всех раздели. Халым и все другия убеждали чернь о прощении, особливо Халым неробко выгаваривал, дабы опомнились, и из черни многия их из рук в руки перехватывали, не смея никто приступить к начальному убийству. Но когда адним шпапом велено к зборищу приступить 30-ти донским казакам, то по долгом смятении, адин из бешлеев, взявши камень, сперва бросил в голову Халыма, а потом и зборище, тем поощрясь, в 12 часу днем всех 11-ти человек насмерть побили. Халымов труп публично татара похоронили в городе Карасубазаре.

В те дни, как приговор читан и экзекуция происходила, господин Рудзевич немог простудою. Того ж 29-го Ибрагимович пополудни часу в 8-м,приехавши в город, о убийстве повестил корпусному командиру графу Дебалмену, а после, явясь, и к посланнику Веселицкому, у коего случились его секретарь, регистратор и сторонних офицера 4-ре; по комплименте от хана, проговорил сими словами: "у нас, ваше превосходительство в Катаршасарае была экзекуция, и бездельники истреблены", министр: "какия?", "Халыма cултана и других 10-ти ширинских мурз (ширины в Крыму первое поколение и всегда имели право брать за себя ханских дочерей и придворные чины имели) собрание, осудя на смерть, само собою побило каменьем и чем хто ни попал, и поверите, ваше превосходительство, что так после вся чернь с веселостью разошлась, как бы из свадьбы". Посланник: "што ж из того выйдет?"

Бывшия у министра, приустав, дивились о толь нечаянном произшествии, и Ибрагимовичу говорено: "Вы, Юсуф Степанович (имя его), помните высочайшия рескрипты, читанныя при вас хану в Керче августа в 31 день о человеколюбии и щадении повинную приносящим, и его светлость хан обещался по тому согласовать, но его превосходительство доныне не был как о намерениях, чем кончитца собрание, ни же о приговоре, известен". Отвечал: "Право ваше превосходительство! и его светлость не думал, чтоб так чернь осерчала, да разсудите, доколе и ей терпеть". Устныя речи Ибрагимовича для того внесены, что он произносил с препинанием, следственно, и с величайшим совести угрызением. Посланник назавтрее хотел взять аудиэнсию, но занемог, а статца может, и так мыслил, что надлежало корпусному командиру более иметь в таковом произшествии участия, как та казнь, шла под штиками российскаго оружия, самодержицею употребленнаго единственно на защищение хана и собственнаго прерогатива.

Судопроизводство не умолкало и в 31 день декабря три мурзы таким же образом убиты. Кадиаскер Абсюют эфендий по приговору лишен достоинства. И другия два судьи. Сверх того собрание, осудя законом к смерти, препоручив на волю хана главного муфтия; сей оправдился. Таманских 18 человек узденей, все они в генваре месяце наказаны в Катарша-сараи, и многим уши отрезаны. Бахчеcарайского и Кефинского каймаканов. Последний был стар и разумен; по воле хана задавлен, а министру сказано, что услышавши экзекуцию, cпугалcя и умре. Да и протчия каймаканы отдаваны на суд и волю хана.

Приговор о всеобщих преступниках не миновал привместить к равномерному осуждению и вышеобъявленных ширинского поколенья 4-х мурз, трактовавших с Рудзевичем о преклонности всех крымцов в российское подданство, кои взяты и отвезены в Катаршасараи. При взятьи в Карасубазаре в повоску просили господина Рудзевича о неотправлении к хану, а сокрыть их под тем покровительством, которое им не адиножды обещано. Господин Рудзевич и тогда не оставлял уверять, что живы будут, что посылка их в Катаршасарай единственно для народа, что, дав слово, граф и он не вредны будут; при всем том с российской стороны и политика де требует, чтоб они все на время к хану явились. В такой суспиции духа и те 4-ре человека из-под стражи российской отвезены, и лишь из города выехав, взяты под татарской караул.

Хан более всех ненавидя Сеит Шаха, не предав публично смерти, а по совету сослал всех их в сылку в Бахчисарай в Жидовскую крепость, куда следуя, на дороге Сеит Шах задавлен, другой в крепости умре, два же содержались тамо живы.

Господин Рудзевич, действуя одною наружностью, в донесениях князю Потемкину от 6-го декабря о трактовании с теми 4-мя мурзами, коих также предал на равномерное смерти осуждение, все рачение употреблял к затмению возчатаго князем о подданстве прознаменования, ибо после ни с кем уже он об оном и не говорил, и донесений, хотя пред всеми об оных оглашал, к князю ни чрез кого не отправлял, в неполучении которых и писмоводитель князя Потемкина господин полковник Попов (26) письмами его Рудзевича извещал; при отъезде ж его, Рудзевича в Белоруссию к князю Потемкину, все те донесении порутчиком Кираевым увидены в его сумке запечатанными.

Посланник, видев убийство старшин в противность монаршей воли, уведомил о том от 11-го генваря 1783 году вице-канцлера графа Ивана Андреевича Остермана. Порутчик же Кираев с терпением смотря на все Рудзевичевы в делах обороты, имев у себя журнал донесениям о трактовании с 4-мя мурзами и о протчем, отважился обо всем донесть в Могилев князю Потемкину, а министра секретарь, не тронувши ни чьей чести, обстоятельно повестил Ея императорскаго величества кабинета генерала Александр Андреевича Безбородко (27). И все те извещении по имянному соизволению обращены на усмотрение князю Потемкину.

Хан, истребя под предлогом закона всех противушествовавших его намерениям, утешался, что время, от него ни чего не скрыв, поблаготворило. Уповал он, что высочайший двор о подробности произшествия не будет сведом, а, хотя бы о чем и уведал, надеялся, что Рудзевич все загладит. Приметно, что он после того часто придворную соболью шубу и брилиантовой перстень нашивал, что весьма с изредка употреблял; приезжавших же к нему из генералов, штап и протчих офицеров изрядными вещьми дарил, и все хана Шагина и в такой его строгости оправдывали.

Шагин пребывал в восторге до двух месяцев, пока высочайший двор известился о судопроизводстве и убитых старшинах. Вскоре по тому даны князю Потемкину повелении, а в марте 1783 года хан и граф Дебальмен получили от него имянем самодержицы повелении, что хан несоответственно Ея человеколюбию с покорившимися ему поступил, и ежели затем не воздержитца и не станет следовать Ея советам, то самодержица удалит от него покровительство. Протчих старшин, содержавшихся под его стражами, увольнив, распустить по домам, а братьев его султанов - Батыра, Арслана и Батыроваго сына Шагама или Селима содержать под политичным российским караулом, производя довольную всем им по их состоянию пищу. Тогда освобождены из Бахчесарайской крепости Сеит Шаха удавленнаго брат Мегмет Шах и другой, а четвертой их узник в крепости незадолго пред тем умре, без сумнения азиатскою смертью. Вскоре затем приписуемыя многими хану похвалы умолили, в совершенстве обнаружась Рудзевича и Ибрагимовича содействы, и Шагин в конце марта опознал, что все тайныя деяния под предлогом закона в истреблении старшин. Ея величеству учинились известными, внутренне уверясь, что Ея сердцу таков поступок не показался приятным, и главнеише опечалило его удаление монарша покровительства, ввергнулся в сильныя безпокойства, отягощающия в вышней степени душу.

Ко всему тому прибыв в Карасубазар 7-го апреля на место министра Веселицкаго надворной советник Лашкарев, в 8 числа ночью имел у хана аудиэнсию. И как и в его инструкции поведено в разсуждении эксекуции с притвержением о воздержании впредь от строгостей хану припомнить, то найвящше ввергнут он в размышлении, познавал в лишении себя всемилостивейшей его покровительницы милостей. С того 8-го числа не допущал к себе никого дней с восемь и нихто не мог знать до чего приведет его толь тесная суспиция духа. В те дни распущал свои мысли повсюду, главнеише приостанавливался он с ними у российской самодержицы, прочих потентантов, признававших его по Ея воле и настоянию владетелем над татарскою вольною областью. Досягал Порты не доброжелатенаго ему министерства. Друга своего вышепомянутаго Гаджи Али паши, обещавшаго ему верность, усердие и поспешествовать его славе и утверждению. При всем том, видя противуборствование, какое он из всех сил употреблял на уничтожение системы о подданстве не удачно и без перевесу, что крымцы его не любят, и что особа князя Потемкина была неприрывным превозможением его намерениям в возвышении прежнем Аличингизкой фамилии и лутчему возстановлению упадшаго роду татар, не обретал пути в порядочном властвовании народы и более узнав судьбу cвою к низу во всех действах клонившую. Всем тем заботясь, хан от 8-го до 16, а 17-го числа апреля прислал он к корпусному командиру графу Дебальмену и министру Веселицкому письма, в коих отозвался, что он по обстоятельствам времени слагая с себя ханство, от правления совсем отказался, и чтоб до него по делам уже не касались, а испрашивали, что надобно, у дивана членов. На сем приостановясь, можно приметить, что Шагин не нерезонно с 8-го апреля томился. Чувство предваряло о перемене жребия его и татар, толь в Европе неожиданнаго, ибо в тот 8 день апреля 1783 о присоединении к России Крыма, острова Тамани и Кубанской стороны со всеми четырьмя ордами манифест состоялся.

Последующия два дни посланник Веcелицкий и резидент Лашкарев, не знавши, что князь Потемкин прилагает рачение о присоединении к России Крыма, будучи у хана испрашивали, какая притчина его вдруг побудила явить свету немаловажную премену при толь высоком самодержицы покровительстве, отказываясь публично от ханства? На что премногую аллигорию говорил, а после, когда приметив из виду министров, что он будто бы с какого к дальнему заключению умыслу то сделал, тогда их уверевши cказывал, что он одиножды отказавсь пред народом и правительством от правления, никогда не намеревает воспринять онаго. Министры ему предлагали, что Ея императорскому Величеству сильной его покровительницы таков поступ удивительным покажетца? На што с твердостью Шагин прослезившись сказал, что стекшияся обстоятельства побудили его от правления отказатца, и отнюдь не возжелает уже той власти принять, с чем их и отпустил. Посланник и резидент возвратясь в город, донесши обо всем высочайшему двору и князю Потемкину в Могилев, ожидали резолюции.

Высочайший двор, получа о том донесении, дал повелении князю Потемкину. По следствию чего первых чисел майя Веселицкий, отправясь в Киев в каманду графа Петра Александровича, а резидент Лашкарев получил того ж месяца от князя Потемкина ордер, что татарская область непременно вскоре присоединена будет ко всероссийскому самодержавству, что хранил бы в сокровеннейшей тайне, и чтоб Шагину не предлагал уже о восприятии паки ханства, а коль можно удалял бы советом от онаго. Тогда открылось, что не у места было контрирование в опровержении системы поведшей о осени 1782 года.

Майя, июнь месяцы умножали в полуострове войски. Между тем весною князь Потемкин, прибывши в Херсон, прислал к хану полковника Львова с письмом и словесным отзывом, приглашая его в Россию, где по воле самодержицы принят и щасливо провождать будет жизнь. Сверх того поведено графу Дебальмену и резиденту Лашкареву угаваривать хана на выезд в Россию. Он всем обещал скорой выезд, однако занемог, и под видом болезни хотел предпринять разныя действы. Князь, желая хана выезду, безпрестанную имел с ним корреспонденцию, среди которой, обещав имянем всемилостивейшей государыни, ему пенсии каждого года по 200 тысяч рублей. На выезд же доставлено 50 тысяч. Хан на все отвечал снисходительно, обещался в скором выезде к Перекопу и в Россию.

После Шагин Гирей хан, ободрясь от уныния, употреблял под предлогом выезда и слабости разныя виды, показывающия действы пред советом, что чужд в предании отечества. Выше объяснено, что он ни к чему в жизни своей так не стремился, как зреть когда-либо дело рук своих совершеннее; то есть татарскую область в некотором блеске, и тем присвоит по примеру других государей себе славу, и по таковым его мыслям ни пенсия ни другия князя Потемкина обнадежении ему нужными и приятными не казались. С начала июня, принимая лекарствы, уверив будто существенно за тем не выезжает, но он утверждал себя, чтоб и вовся не ехать, особливо не сделав наперед попытки к дальнему стремлению в сопротивлении; естли ж бы потом и выехать, чтился показать, дабы свет увидел, что выезд его есть принужденным, а не собственной его воле, и прогаваривал, что за удовольство вменил бы случившееся ему насилие, иначе же патентаты Европы сочтут его прямым предателем отечества и вновь утвержденнаго татарам бытия, что все умел, употребляя, скрыть. Все то делал отказавшись от ханства, а потом собственным внушением довел, что крымцы многия просили его о принятии ханства и в адин день с такою же прозьбою.

Много женщин к нему притекало. Упражняясь хан в разных действах, непременно списывался он с анатольским Гаджи Али пашею своим другом, прося совета, чтобы предпринять в своих обстоятельствах? Но по-видимому ни в чем не успел, ибо паша не захотел, примирясь с Портою, Шагину помочь, и тем, крайне огорчая Порту, входить в замешательство безпокойств; Порте же Шагин всегда был противным, и она жребием его быв довольною, сожалела и сожалеет об одной невозвратной Крыма и орд потере, и что рог ея господствования над ними уничтожился.

Шагин, будучи в Катаршасарае, метавсь долго разсуждением, каким бы образом конечное показать противоборствование за Крым, всюды однако обретал непроходимыя притекания; узнавши ж о присылке в июне месяце манифестов в формальном присоединении Крымского полуострова, Таманского острова и Кубанской стороны к российскому самодержавству, неотступно требовал у князя Потемкина соглашения об отъезде на Тамань, где, как в уединенном с месте, поисправя здоровье, потом в Россию отправитца. Такое желание хан утверждал непременным, и князь ему в оном не разсудил воспящать, зная что ничего не произведет противнаго, и хан вскоре отправясь на Таманской остров в город Тамань, откуда еще не непереписывался с Хажди Али пашею, и как сам проговаривал, отзывался и к неким европейским министрам в Цареграде обретающимся, объявив притчину, по коей принужден бросить свое начальство. Но сидевши в городе Тамани с небольшой свитою до 9-ти месяцов, терпев во всем недостаток, не нашол по желанию дороги от судьбы ему неопределенной, но, наконец, употребленным чрез войски посредством, с которыми казался на Тамани сам корпусной камандир н генерал-порутчик Игельстром (30), весною вызван и Азовским морем прибыл в Таганрог - а отсель в Воронеж сего 1784 года июля 22 дня, где живя уединенно в загородном доме, получает пенсии в год двести тысяч рублей.

Из противоборствований хана и князя Потемкина видно, колико каждой защищал собственную славу, которой перетяжение суть силы судьбой и времянем определенныя. Взирая на такое произшествие, где усердие адной стороны, верности другой воспротивлялось, можно, в случаях представляя, острить в течениях протчих дел смысл, и распоряжать предлежащим упражнением, в справедливое похвалы и чести присвоение!

Харьков. 20-го декабря 1784 года.

Иван Цебриков.

Цитируется по: РГАДА. Ф-1261. Оп. 1, д.2789, л.2-15. Подлинник.Теги: Крым. История вхождения в Российскую Империю, Русско-турецкая война 1768-1774г., Документы личного происхождения